Мрачно выглядящие стражники патрулировали дворцовую площадь, молча несли караул - пустынный и тихий островок в шумно пирующем городе. Вечерний триумфальный банкет без промедления перешел в ночную вакханалию: из дворца неслась оглушительная музыка, миновала стражников и дальше пульсировала сквозь проложенные артерии дорог, тропинок, и растворялась в ночи.

Зена вжалась в тень навеса, скрытого в тупике крошечной улочки, и осмотрела площадь. Вход был отмечен двумя рядами факелов; там, где было больше факелов, справа и слева по фасаду, мрамор пылал золотом. По каменным плитам прогуливалась пара стражников, их подбитые гвоздями сапоги повторяли ритм музыки. Там, во дворце, праздновала свою победу женщина, никогда не знавшая своей матери. Снаружи, на холодном весеннем ветру, мать, никогда не знавшая своей дочери, не могла заставить себя выйти из тени.

Возможно, это все-таки была не она. Не Ева. Совпадение, ошибка... Рука Зены рванулась к талии, почти неосознанно касаясь потертой кожи кулона амазонок, но вместо этого ощутила холодную жесткую поверхность шакрама. Был еще другой червячок сомнения, точивший ее - она оставила Габриель... Она ведь тоже имела право быть здесь, не так ли? Это Габриель нашла кулон, дала ей... А она отблагодарила подругу, настояв, чтобы та ждала на постоялом дворе? Она имела право пойти. Но Зена должна была пройти сквозь предстоящее одна, она не могла, не могла позволить Габриель видеть ее прямо сейчас. Бывают такие моменты - такие, как рождение, смерть - которые человек должен пройти сам, один... Она поняла бы. Она должна была понять.

Стражники прошли совсем рядом, и каждый мускул в теле Зены напрягся - знакомым, приятным способом. Мысли остановились, и в свои владения вступил природный охотничий инстинкт. Она была хищным зверем, в любой момент готовым убить, чтобы спасти своего детеныша.

Затем всё произошло очень быстро, с эффективной точностью, которая была второй сущностью Зены, или, возможно, первой. Бросок шакрама, ошеломление на двух лицах - оба повернулись не в том направлении, протяжный металлический гул, тяжелый глухой стук, сопровождаемый звуками двух откатившихся по камням шлемов... И затем - снова тишина.

Мужчины растянулись на земле; Зена небрежно осмотрела результаты своих действий, больше по привычке, чем из опасения, что не достигла цели. Отключившиеся, но не мертвые - у нее было несколько минут, несколько драгоценных минут до того, как они очнутся, и ей придется уделить им больше внимания.

Она оттащила пока еще находящихся в бессознательном состоянии стражников в переулок, подальше от возможных прохожих. Ее плащ развевался за ней, наполненный ветром. Доспехи остались на постоялом дворе, как и меч; Зена думала о том, чтобы оставить и шакрам, но передумала. Блеск оружия напомнил ей об Аресе - неприятные чувства, для которых у нее не было времени и которым определенно здесь было не место. Она прогнала их и спрятала шакрам, насколько могла, под своим платьем служанки. Прозрачной ткани было недостаточно даже ночью, но это было единственно возможное одеяние для посторонней женщины на имперской вакханалии.

Она машинально размотала с пояса один из тонких темных шарфов и задрапировала им лицо, закрыв рот и нос. Маскировка не выдержала бы и шанса при тщательном осмотре, но ее хватит, чтобы закрыться от любопытных римских глаз. Зена очень не хотела признавать потребность в этом. В Риме она всегда чувствовала себя голой.

Звук в противоположном конце темной улицы предупредил о приближении другого патруля, но Зена пересекла площадь и скрылась в тени дворца прежде, чем они оказались в зоне видимости. Она дождалась, пока стражники, как нарочно двигавшиеся крайней медленно, пройдут мимо. Теперь, когда она, наконец, направилась во дворец, все предыдущие мысли, опасения - всё исчезло, сменившись только одним - стремлением убедиться, что эта Ливия была ее Евой, сейчас же, немедленно. Она не была уверена, что выдержит еще хоть какое-то время в неведении. С последствиями она будет иметь дело потом. Позже. Словно дикий зверь, она сосредоточилась только на том, что происходит именно сейчас, изо всех сил прогоняя все воспоминания, все страхи из своего разума. Позже.

В свете факелов перо отбрасывало синеватые тени на пергамент на коленях Габриель. Воздух вонял дешевым маслом, въедаясь в поиски Евы. От сидения со скрещенными ногами ее спина начала ныть, но в комнате не было ничего, хоть отдаленно напоминающего письменный стол. Габриель перечитывала единственный параграф в своем свитке, занимающем лишь маленькую часть сверху:

Кто может знать, что готовит нам будущее? Не те, кто плывет по течению, не те, кто не помнят своего прошлого. Мать, оплакивавшая свою потерянную дочь, плачет еще горче, найдя ее. И дочь, что с ней? Она, никогда не знавшая своей матери, растет как одинокая сосна на утесе, принимающая в себя только ветер, а не постоянное солнце.

Как романтично, вздрогнула Габриель. Этот свиток должен был положить начало великому эпосу: благородные трагические персонажи сражались в безвыигрышной битве с потоками времени и размышляли о природе смертности. Иногда Габриель задумывалась, не были ли ее истории самой обыкновенной выдумкой, фантазией.

В этом свитке не было места для другого персонажа. История не сможет передать боль матери, разлученной с ребенком, только накалит драматизм. И кроме того, какая роль отводилась здесь Габриель? Даже крайний вариант, роль любимой тетушки, была под запретом. Какая-то трещина возникла между ней и Зеной, трещина, которую Габриель стремилась убрать, даже чувствовала, что она могла бы, но не смела. Она не имела такого права.

Теперь, когда они знали, что Ева была Ливией из Рима, оказалось слишком много реальности, которой было необходимо смотреть в лицо. Не было сказано ни слова, но это подразумевалось: Ева, выросшая за одну ночь, имела собственную жизнь, жизнь, в которой Зена и Габриель были посторонними. Уже одно это было достаточно тяжело. Но еще трудней было смириться с тем, что реализовались все страхи Зены, что жизнь Евы оказалась так похожей на жизнь ее матери, что всю ту пропасть между ними нельзя преодолеть. Этого не говорили, потому что невозможно было это произнести.

Связь Габриель с Зеной все сильней разрушалась, трещина всё увеличивалась, и они оказывались всё дальше друг от друга. В этом незнакомом мире одиночество было еще более пугающим, более полным, чем когда-либо прежде.

Габриель подняла глаза. Окно напротив было зашторено, но она знала, что снаружи темно - и темнота тянется к самому дворцу. Там, одна по собственному выбору, Зена пыталась отыскать путь к душе Ливии. К Еве... Ее дочери.

А римский солдат искал последнее, что осталось у него от его дочери, крошечный кулон, напоминавший ему о ребенке, которого он нашел двадцать пять лет назад. Кулон, который украла Габриель.

Итак. Она это признала. Не имело никакого значения, что право касты принадлежало ей, что это она передала его Еве, или что Маркус планировал вернуть кулон его владелице, в любом случае. Это были оправдания. Кулон вряд ли принес бы даже динар на рынке - так, безделушка, не имевшая никакой ценности ни для кого, кроме тех, кто знал, что он означает... и тех, кто придал ему собственное значение.

Габриель наклонилась, макая перо в чернильницу на полу. В следующую секунду она написала:

И я, не способная помочь этой материнской боли, с какой стати я могу предложить дочери ее прошлое? Цена - огромна, расплата - невинность. Не лучше ли ей жить, как она живет сейчас, необремененная тем, что она все равно не сможет изменить? Уходи, прочь, говорят звезды. Всех, кто не отсюда, впереди ждет одиночество. Дочь уничтожит мать, и оплакивать ее будет только тот, кто сейчас оказался вне игры. Но я не могу уйти. Слишком велика цена, путь - одиночество - но кто может сказать, что готовит будущее, будут ли спасены те, кто знают прошлое?

Габриель опустила перо. Два коротких параграфа со свитка грустно смотрели на нее. Было так трудно еще одну ночь провести в ожидании. Трудно быть в стороне, чувствовать себя каким-то брошенным щеночком, много лет назад побежавшим из Потейдии за Зеной... возможно, боль была еще сильнее от осознания, что она больше не была тем ребенком, и она не хотела об этом жалеть. Она могла бы пойти сегодня ночью во дворец вместе с Зеной, но гордость или гнев помешали ей настоять, а Зена не предложила.

На подоконнике догорела и погасла свеча. Габриель смотрела, как в темноте растворялся пылающий язычок. Последние пучки дыма рассеялись, и комната погрузилась в черноту. Габриель на ощупь свернула свиток, надеясь, что чернила не расползутся; она не могла позволить себе прямо сейчас начать новый свиток. Кровать протестующе заскрипела, когда она села.

Она могла бы с тем же успехом ждать Зену в таверне, где были столы, на которых писать было куда удобней и легче. Габриель открыла дверь и была на мгновение ослеплена лампой, висящей на уровне ее глаз и освещавшей обеденный зал внизу. Когда ее глаза привыкли к свету, она вскользь взглянула через балюстраду на немногочисленных посетителей таверны, сидящих за столами. Возможно, это было всё, что ей сейчас требовалось. Свет.

Мраморная стена, к которой Зена прислонялась спиной, скользя тенью вдоль дворца, была холодной и гладкой. Вход для слуг был в нескольких шагах. Она села на корточки, под защитой тени лестницы, не дыша, когда низенький пухлый раб открыл дверь и втолкнул во двор телегу, груженую дровами. Снаружи ждала еще одна такая же телега. Мужчина и его груз исчезли из поля зрения, но Зена могла разглядеть тускло освещенный проход с каморкой и красочную фреску на стене коридора.

Она метнулась и прыгнула словно кошка, бесшумно приземлившись за второй телегой и сразу присев. Бросив беглый взгляд на раба, она убедилась, что он стоит к ней спиной, разгружая телегу. Зене потребовалось всего одно мгновение. Когда мужчина вернулся за остатками дров, она уже была внутри.

Она видела, как он выбрал несколько поленьев для растопки очага, затем запомнила направление, в котором он отправился прямо мимо нее, и выскочила в коридор. Он должен был идти к месту всеобщего веселья, топить очаг для гостей. Захлопнувшаяся дверь обдала Зену струей холодного воздуха.

В углу стояли кувшины, предназначенные быть доставленными гостям. Многие из них уже забрали, и на полу от них остались лишь темные круги пыли. Зена подняла один из оставшихся кувшинов, чувствуя, как плещется в нем содержимое. Он был довольно тяжелым, и всё же именно он мог послужить для нее лучшим прикрытием. Она поудобней взяла ручку, несколько раз глубоко вдохнула, вживаясь в свою роль, и вышла в коридор.

Габриель не видела никакой причины, почему она не может писать за нормальным столом, с хорошей лампой и кружкой вина. В эту ночь было не слишком шумно, разве что мошкара жужжала над ее левым ухом, да какая-то лошадь на улице била копытами. Ничего, что могло бы помешать. Но слова не шли.

Она выпила - достаточно, чтобы это понимать, недостаточно, чтобы чувствовать от этого облегчение. Не было никакого поддельного счастья, только меланхоличная обида, которая душила ее в комнате, а снаружи только усилилась. Таверна казалась такой пустой и огромной, и Габриель чувствовала, что она могла заполнить своим одиночеством весь мир - и ничего бы не изменилось.

Вошел молодой человек, сел за столик напротив нее. Габриель праздно разглядывала его, единственное движущееся пятно во всей сонной таверне. Он был высоким, хорошо сложенным, с теплыми карими глазами и темными, немного непослушными волосами. К нему подошла, широко зевая, официантка, он улыбнулся и покачал головой. Девушка ушла, пожав плечами, видимо, слишком уставшая, чтобы требовать от него сделать заказ или убираться. Молодой человек достал из своего мешка свиток и перья и уселся поудобней.

Габриель встала. Ей пришло в голову, что он мог быть кем угодно: сборщиком налогов, торговцем, подсчитывающим барыш, солдатом, пишущим любовное послание - но она знала, в тот самый миг, когда увидела перья, что он был поэтом. Не потому, что чернильные пятна на его пальцах выглядели как-то особенно, и не потому, что он, нахмурившись, смотрел на пергамент - особым писательским взглядом. Габриель просто хотела, чтобы он был поэтом.

Она подошла к соседнему столику, сжимая в руках собственный незаконченный свиток, и взглянула на имя, небрежно написанное в самом верху развернутого пергамента. Вирджил. Он сидел, поглощенный чтением или мыслями.

"Вирджил? Что это?"

От звука ее голоса он резко вскинул голову, его руки взлетели к пергаменту, прикрывая его, и тогда он увидел женщину, стоящую перед ним. "Ничего, - его глаза сузились. - Откуда вы узнали мое имя?"

Габриель указал на его свиток, с неуверенной улыбкой. "Вот, здесь".

Вирджил отвел руки и на секунду посмотрел вниз, затем покраснел. "А, - он уставился на написанное, будто впервые видел. - Я пишу поэмы, - признал он. Он задел свернутую часть пергамента, и свиток длинной лентой упал ему на колени. - Эпические поэмы, - в его голосе чувствовалось самоуничижение.

Габриель улыбнулась и плюхнулась на стул напротив него. "Я так и знала. Вы поэт! И о чем ваша поэма?"

Вирджил бросил на нее осторожный взгляд, словно не смея верить в то, что кто-то проявил истинный интерес к его работе. Габриель честно выдержала его взгляд, и его настороженное выражение сменилось улыбкой, мгновенно согревшей ее сердце и прогнавшей ночной холод. При изменении выражения его лица в животе у Габриель радостно екнуло.

"О герое, - Вирджил сделал паузу. - Моей семье не слишком нравится, чем я занимаюсь, поэтому я пишу здесь. Думаю, они бы предпочли, чтобы я был настоящим героем, а не писал о героях".

"Эпические поэмы, - медленно повторила Габриель. - С невероятным сюжетом, трагически благородными персонажами и размышлениями о смертности?" - Вирджил кивнул в знак согласия, и она склонила голову над свитком, испытывая невероятную, почти болезненно острую радость оттого, что этой ночью она разделит чье-то письмо... и другие ощущения, не менее острые, от его внезапной близости, когда он положил ее руки к началу поэмы.

"Вот здесь начинается..."

Впереди была лестничная клетка; ленивая танцевальная музыка вяло текла с верхнего этажа, вместе с усиками дыма, витающими в воздухе. Пухлая фигура раба прошаталась вверх по лестнице и исчезла в толстом слое дыма; Зена поспешила за ним, не отрывая глаз от него, принявшего нарочито удрученный вид – на случай, если кто-нибудь за ним наблюдал.

Чем выше она поднималась, тем громче становилась музыка, тем толще был дым, уже красноватого оттенка, разъедающий глаза и горло. Голова от него слегка закружилась, и на миг ей показалось, что она плывет. Она ступила в зал – пол был сплошь покрыт богатыми красными ковриками, которые, казалось, ничуть не заглушали шум музыки. Звук был резким, но в то же время ритмичным; этот ритм непроизвольно сказался на Зене. Она оглянулась, раздраженная достаточно, чтобы на мгновение очистить голову. Ева. Она искала Еву, она должна была найти Еву. Ливия.

Было невероятно легко, приятно говорить о письме, о балладах и одах, рифме и размере, впервые за долгие годы. И этот разговор заставил Габриель чувствовать себя очень юной, со всей страстностью юности, и чувствовать ту же страстность в этом незнакомце. Были еще остатки печали, по ушедшему времени ее жизни, и гнев – но где-то далеко, неявно. Поэма Вирджила была превосходна, его мягкий голос вызывал у нее слезы. Все еще стояла ночь, и они оба ощущали голод, который хотелось как можно скорее удовлетворить. Глаза Вирджила встретились с ее глазами, отчего сквозь нее пробежала дрожь ожидания.

Когда разошлись последние завсегдатаи, и таверна закрылась на ночь, Габриель достала свой ключ. Нежная рука Вирджила была горячим вопросом на ее плече, ответом был скрежет шарниров открывшейся двери. Темнота комнаты ободряла ее, и слова, наконец, появились – не произнесенные, или написанные, а слова прикосновений, мощно вырывающиеся из Габриель, как она и не предполагала. Она встретила их, рыданием, благоговение, и Вирджил задохнулся в ответ, и была нежность, и горечь ее слез, и грубость прикосновения простыней к ее кожи. Его аромат был огнем в легких Габриель; и последний осколок льда в ней растаял, и забрал с собой все мысли об одиночестве, растворяясь в глубоком, ровном дыхании ночи.

Сквозь дым было тяжело смотреть. Темные, бесформенные фигуры распластались на полу или развалились на длинных кушетках; Зена предположила, что большинство их к настоящему времени уже напились до беспамятства. Рабы дрейфовали между валяющихся гостей, появляясь и исчезая в красной дымке, словно болотные призраки. Туманная дымка заглушала музыку и скрыла музыкантов из виду. С трудом ориентируясь, Зена чувствовала, что ее дыхание становится быстрее, и ее руки, и без того держащие тяжелый кувшин, напрягаются еще больше.

Она перешагнула через мужскую тушу, с которого частично сползла тога, обнажая тощие плечи и руки по локоть. Рот Зены скривился в отвращении. Он почему-то странным образом напомнил ей о Цезаре, но она прогнала его образ из своих мыслей прежде, чем тот успел сформироваться. Ева. Она должна была найти дочь.

Можно парочку замечаний, только что, что слишком бросилось в глаза?

Quote (Lils)

Не те, кто плывет по течению, не те, кто не помнят своего прошлого.

Ни те, кто плывет по течению, ни те, кто не помнят своего прошлого.

Quote (Lils)

Она перешагнула через мужскую тушу, с которого частично сползла тога,

с которой частично сползла тога

И насчет Вирджила... я, не утерпев, нашла конец фика на английском, так что, может быть, тут ради сохранения фишки сразу называть его "Вергилий"?
Как и другие римские имена, мне кажется, лучше привязать к русской традиции: не Маркус Серджиус, а Марк Сергий, чтоб не выбивались из общего ряда с тем же Гаем Помпеем.

I can kill demons. I can crash cars. Things are looking up! © Buffy the Vampire Slayer

"Ваша светлость?"

Явное несоответствие титула заставило Ареса выйти из мыслей. Он поднял голову на юного раба с золотым подносом. Поднос был полон мягких белых перьев, несколько из которых кружили по залу, в спертом воздухе, забитом голосами римлян, ароматами благовоний и вина. Арес с опозданием понял, что в эти уединенные покои, куда пирующие направлялись для более деликатного продолжения развлечений, он взял свой кубок. Он не глядя отдал кубок пареньку, отмахиваясь от перьев. Богам не требовалось это снадобье, чтобы быть способными продолжать пировать, желудок не был проблемой.

Крупная женщина в бронзово-пурпурном одеянии поблизости использовала перья, очищая свой желудок от последней порции языков фазана и осетровой печени. Звук был отвратительным, запах - еще хуже. Рабы, не поднимая глаз, подали ей ароматизированную ткань вытереть лицо. Последняя капля рвоты упала с ее губ, попав на ее тунику, но она была уже в том состоянии, когда такие мелочи не замечают. Другой раб помог ей вернуться в зал, где кто-то подхватил ее и уложил на подушки.

"Прошу прощения, ваша светлость, но ваша светлость не желает подготовиться к продолжению банкета?" Снова робко повторил парень, явно чувствуя себя неуютно при молчании Ареса. Бог встряхнулся и, не обращая внимания на раба, отодвинул поднос с перьями. Он не мог вспомнить, зачем он вообще был здесь.

Он внутренне нахмурился. Он любил банкеты так же, как и все остальные боги, но после ночи в компании одних смертных ему становилось скучно. Он рассмотрел вариант отправиться проверить битву-другую, но отбросил эту идею. Он обещал Ливии остаться на празднование ее триумфа.

Ах да, Ливия. Что бы Афина о ней ни думала, Ливия была забавной штучкой, в ее тоненькой фигурке было столько гнева и дикости. Для смертной она была вполне сносной. Она действительно подавала некоторые надежды как командующий, возможно, ее требовалось лишь немного подучить... Она определенно была безжалостна и решительна, даже если было что-то наивное в ее намерении доказать, на что она способна. Нет, она не была Зеной. О, нет. Даже близко.

Арес развернулся на пятках и пошел назад, к шумной вакханалии, и остановился у груды подушек слева от него. Сдержанное раздражение готово было полностью перейти в гнев. Было ошибкой вообще думать о Зене. Как бы ни хотелось ему это отрицать, его желание уйти было, по крайней мере, частично мотивировано желанием, нет, необходимостью, снова видеть ледяные склоны Этны, древние и холодные, абсолютно белые - то, о чем он предпочитал думать как о ее святилище. Не о ее могиле.

Зена переступала через тела, одно за другим, из дыма перед ней выплывали лица, уродливо искаженные. Она всматривалась в каждое, надеясь и боясь узнать среди них Еву. Те, что были в сознании, были еще хуже: они неслышно слонялись, слова заглушались музыкой, с открывающимися ртами, или падали, или отвратительно целовались. Маски.

Чья-то рука поползла к ее бедру, пытаясь стащить одну из тоненьких полосок ткани на ней, Зена с отвращением протиснулась мимо и поняла, что это была полуголая и абсолютно пьяная парочка на полу. Водянистое мужское лицо криво ухмыльнулось, приглашая ее присоединиться, рука приостановилась под тогой его партнерши. Девочка была не старше двенадцати и не могла быть Евой, отметила Зена, затем запоздало поняла, что столь юный возраст девочки должен был возмутить ее, ужаснуть. И всё же она не могла сдержать облегченный вздох, когда они снова скрылись в тумане. Не Ева.

Как она могла найти ее среди всех этих римских лиц? Что, если ее вообще здесь не было? Внезапно Зену охватила паника, от которой она отмахнулась, как раненные отмахиваются от надвигающегося одеяла смерти. Это просто дым, думала она, моргая, чтобы вызвать слезы в сухих глазах. Она найдет дочь, конечно, найдет.

Заметив краем глаза движение в углу, она резко развернулась. Больше черно-красных форм, не отличающихся от тех, что были вокруг, но Зена продолжала следить за пятном... Вот! Снова. Не совсем правильное движение - словно не отсюда, не подходящее всеобщему ступору. Сосредоточенное. Кто-то еще здесь не находился полностью под чарами музыки и вина.

Сосредоточившись на телах гуляк и случайных рабов, проталкиваясь между ними, Зена продвигалась к замеченному месту, ее глаза не отрывались от него. Кто-то дернул ее кувшин, она, не останавливаясь, наполнила кубок, не обращая внимания на пролившееся на пол вино. Сердитый упрек стих позади нее, а она сама продолжала путь к странному движению. Почти на месте...

Словно по команде, туман разошелся, и Зена неожиданный получила глоток чистого воздуха. Это на миг вывело ее из равновесия, черные пятна перед глазами исчезли, голова покачнулась, она еще раз глотнула воздуха - и увидела свою дочь.

Ливия сидела, прислонившись к колонне, ее голова была отброшена назад, она пила вино из кубка, забеленное лицо блестело от пота. На ней была длинная туника с тонкой накидкой, складки темной ткани были перехвачены у плеч и под грудью. Кубок медленно полетел на пол, тонкие пальцы дрожали - и словно зажали Зене рот. А затем это случилось. Глаза Ливии встретились с ее глазами.

В яркой вспышке она узнала.

Зена чуть не вскрикнула, и тогда же дым вернулся, и всё закончил, скрыл сцену. Ливия исчезла, остался только резкий блеск драгоценных камней в ее побрякушках. Зена чувствовала себя ледяной статуей, не в силах отвести глаза от тех редких светящихся точек.

Время раскачивалось в такт музыке, и это вызывало у нее отвращение, ее живот ощутимо напрягся. Зена ощущала прежнюю неуверенность, но теперь поддалась ей. Всё, что осталось у нее в памяти, было яркой вспышкой того лица, безусловно, лица ее дочери - не узкие скулы и тонкие черты, а глаза: голод, пустота... Гнев.

Зена закрыла собственные глаза, затем снова открыла их; она не могла пропустить следующий раз, когда дым рассеется, второй проблеск того лица - и не могла смотреть.

Вот так она себя чувствовала. Она нашла своего ребенка. Воина. Убийцу. Холодное отчаяние вползало в Зену, вместе с дымом, забивало ее рот и нос, жгло глаза. Она нашла своего ребенка.

Лучше бы не находила.

Эта мысль прорвалась сквозь ее отчаяние, принеся с собой пылающий гнев, вихрем врываясь в грудь Зены, поражая ее. Нет! Она не нашла своего ребенка, еще нет. Еще нет. Но она, да слышат ее все боги, она найдет своего ребенка - в Ливии! Ева была там, должна была быть. Ей нужно всего лишь добраться до Ливии...

И тогда же странное, трезвое движение, которое она заметила, возникло снова. Медленное движение сквозь дым, Зена повернула голову, и второй удар, оказавшийся сильнее, потому что она уже не имела в запасе сил, выбил воздух из ее легких. На груде подушек возникла другая тень. Темные волосы, широкие плечи... мужчина... или бог.

Арес.

Здесь. С Евой.

Связь, которая была ей не нужна, уже проникла в разум Зены и моментально закрепилась там, образовав кровоточащую рану. Знакомая дрожь в груди была инородной, болезненной, ужасной.

Зена неосознанно сжала пальцами шакрам, спрятанный у нее на талии, ладонь прижалась к тонкому лезвию, слишком сильно, слишком сильно, словно человеческая плоть могла оказаться тверже непобедимого металла, но всё это не имело никакого значения: он был здесь, и Ева была здесь, и сомневаться ни в чем не приходилось.

Кто-то подошел к нему - девчушка, которую она видела ранее, на полу. Дым больше не был для Зены помехой, ей казалось, что она видит всё ясно, словно был день, или, возможно, это была иллюзия.

Это было похоже на конец битвы, серая победа, которая была поражением, рана была столь глубока, что даже не болела. Зена мертвым взглядом смотрела вперед, на сцену перед собой, девушка подошла к Аресу, а ее дочь на заднем плане смотрела на происходящее. Она всегда знала, что так всё и будет.

Арес взглянул сквозь дым на Ливию, но внезапно картина заслонилась. Молоденькая симпатичная девочка с ввалившимися глазами полунарочно плюхнулась ему на колени, подмигнув ему застекленевшими глазами, еще более подчеркнутых яркими тенями на веках. Ее туника была разорвана, маленькая грудь выставлена на обозрение. Прежде, чем он успел ее оттолкнуть, он ощутил толчок - и девушка отлетела на пол, с закатившимися глазами и побелевшим лицом.

"Шлюха!"

Рычание, казавшееся визгом на фоне общего шума, принадлежало Ливии. Ее затуманенные фантазии заполучить его определенно вызывали напряжение в их деловых отношениях. Эта мысль сформировалась мгновенно, когда она требовательно захватила его рот в коротком, сильном поцелуе, разводя его руки в стороны. Ее вкус, вина и вырванной пищи, смешанный с кровью от старой раны на ее губе, даже не замеченной ею, вызвал нем отвращение и заставил отодвинуться.

"Арес..." - она растягивала слова, отчего раздражение в нем возросло почти до предела. Она была так похожа на Зену, когда произносила его имя. Он был достаточно честен с собой, чтобы признать, что именно это его и привлекло в ней вначале: этот голос, зовущий Бога Войны. Как он летел! Если бы эфир мог гореть, его след был бы пеплом. Зена! Вернулась, вернулась из мертвых! Он ни на секунду не задумался, что это невозможно, его не волновали детали. Он следовал зову, повиновался инстинкту, более глубокому, чем инстинкт выжить.

Но нет. Не она.

Всего лишь неуклюжая девчонка-подросток, ничем особенным не обладающая, если не считать огромных глаз, синий огонь в свете факелов храма. Да, еще тот факт, что она держала одного из стражников на кончике своего меча. И это тоже.

Научи меня.

Как он мог отказаться?

Она была быстрой ученицей. Его всегда интересовало, на что было бы похоже обучать Зену в том же возрасте - она была намного старше, когда он встретил ее. Не ребенок, определенно. А Ливия... Ливия была трудолюбива, но скучна. Миленький богатый ребенок, протестующий против всей своей жизни. Она изучала карты и оружие, пока ее глаза не слипались, и с утра заново бралась за них. Он пренебрежительно фыркал. Ливия, Чемпионка Рима, была идиоткой.

Тогда же Ливия наклонилась, укладывая подушки, и устроилась рядом с ним, предлагая ему живописный вид своего декольте. Он поощрительно усмехнулся и отметил, как она выпрямилась, обрадованная его реакцией. Будь она Зеной, он бы сейчас корчился на полу в муках, бог или нет.

Смешно. Эта пичужка не имела ничего общего с Зеной. Он заставил себя прекратить сравнения.

Ливия глотнула вина, глядя на него поверх своего кубка. Он был удивлен столь прозрачным кокетством. Она пихнула кубок в руку раба, не сводя глаз с бога. Арес наклонил голову.

"Ты победила".

Губы Ливии медленно растянулись. "Моя благодарность не знает границ".

Он должен был воздержаться от остроумного ответа, еще раз напоминая себе, что это не Зена поддразнивала его, это Ливия. И она была смертельно серьезна. Бедная девочка.

Она пододвинулась ближе к нему, обвивая тонкими руками его шею, и наклонилась к его уху. Ее дыхание дышало кислым вином. "Возьми меня, Арес".

Она просто жалкая.

Арес снял с себя ее руки, по очереди. "Не в настроении".

Она надулась, своим видом еще больше отталкивая его. "Ты обещал. Сегодня ночью! Я ждала... Ты не хочешь отметить мою победу вместе со мной?"

"Я праздную, - он решил, что с него достаточно. - Но даже ты не можешь монополизировать меня навечно, Ливия, - особенно ты, добавил он мысленно. - Мне нужно уделить внимание кое-каким войнам".

"Работа-работа-работа... Арес, тебе не надоело?" - она жеманничала как дешевая шлюха в таверне. Он находился в дюйме от ее влажного потного тела, чувствуя, как она сползает вниз, теряя опору. Мертвецки пьяная. Зена когда-нибудь напивалась? Он никогда не видел.

Он взял кубок и отодвинул от себя, пытаясь свободной рукой удержать пьяную Ливию. Острое вино должно было немного привести ее в чувство. Он не мог смотреть на нее такую, бесконтрольную, жалкую смертную с такими невероятными глазами. "Давай сюда", - нетерпеливо протянул он кубок. Слуги что, тоже напились?

"Не искушай меня".

Тартар.

Тот голос. Тот голос.

Нет.

Да!

Нет - нет, нет, нет, нет. Проклятье-проклятье-проклятье. Невозможно. Держи себя в руках, иначе ты разделишь с Ливией ее дымовые галлюцинации. Не поднимай голову. Но голос!

Во имя Олимпа, как он мог хоть когда-нибудь думать, Ливия была похожа на нее? Нет. Ничего общего. Его желудок скрутило от переполнявших его эмоций.

Она - прямо здесь. С вуалью на лице, почему-то. Почему? Не важно. Она - здесь, дышит, прямо рядом с ним, с кувшином в руках, чуть дрожащая при каждом вздохе. Проклятье.

Он медленно поднял голову. По тонкому платью, по вуали. Ее рот был сжат; в ее глазах была смерть. Да. Что бы ни было в том вине, это была сильная штука. Достаточно сильная, чтобы заставить бога свихнуться. В Тартар вино!

Он отбросил кубок. Она продолжала смотреть на него через вуаль, ее губы были невидны, ярость, исходящая от нее, ощущалась как жар. Конечно. Ливия! Арес грубо оттолкнул от себя девчонку, ее голова чуть отвалилась в сторону, но она была в отключке и не сопротивлялась.

Что-то сверкнуло в ее руке. Кривое лезвие. Ее шакрам!

При виде него кровь, наконец, побежала по венам Ареса, пробуждая все страхи, все надежды, всё. Впервые за двадцать пять лет он чувствовал, что может дышать. Он встал, прямо перед ней, почти задыхаясь от новой волны осознания. Это была она! Как?

Шакрам вспыхнул красным.

"Будь ты смертным, - слова были низкими и острыми, словно прорезая плоть, - я бы вырвала твое сердце".

Могли ли боги дрожать?

"Зена? - голос вышел слишком тонким, не его. - Как..." - его рот не повиновался; её глаза забирали всю его энергию, не отрываясь от ее лица... Живая. Зена была жива. Двадцать пять лет, а она ни на день не постарела... или возможно, на несколько дней - но пещера, лед...

Арес заглотнул воздух, дым, почти достаточно, чтобы заговорить. "Я ... оплакивал тебя, - искра гнева взорвалась, превращаясь во внезапную ярость в его груди, - долгие годы я оплакивал тебя!"

"Да, прямо сейчас ты выглядел просто убитым горем", - Зена кивнула на Ливию, лежавшую рядом с ним с открытым ртом, из которого к ключице стекал тоненький винный ручеек.

"Что, она? Ты же не ревнуешь".

"К этой римской шлюшке? Едва ли", - ее тон был ледяным, мертвым.

"Ты права, - Арес был удивлен, как легко теперь давались ему слова, какими легкими сделал их гнев. Словно проложив им твердую тропинку. - Она не ты".

Конечно, не она, никто никогда не смог бы быть ею! Зена была мертва. А теперь не была. Теперь она стояла там, словно никогда и не умирала, и все старые раны зияли, ныли, саднили. Она не имела никакого права так поступать! Но даже гнев тонул в необходимости - жизненной необходимости - убедиться... знать наверняка.

Почему она так смотрела на него?

Арес бессознательно услышал проклятия Ливии, но это была его последняя мысль о ней. Зена подошла ближе, опуская кувшин и не обращая внимания на льющееся на ковры вино.

Ее аромат, он чувствовал запах этой теплоты, близости. Это было невыносимо знакомо, но ему нужно было больше, он не мог остановиться... Он коснулся ее талии, в замедленном движении, боясь нарушить заклинание. Она не сопротивлялась, и он стянул с ее лица вуаль, открывая ее щеки и губы. Ее сердце громко стучало в груди, ее кожа была такой горячей, слишком горячей... он чувствовал, как ее дыхание коснулось его рта, притянул ее еще ближе, коснулся ее губ...

Она отпрянула с головокружительной резкостью.

"Ты бездушный ублюдок!"

Ее кулак бесшумно пронесся вперед; он отшатнулся назад. И нокаут. Без сомнения, Зена вернулась. Арес сжал челюсть, но удар волновал его меньше всего. "Зена!"

Слишком поздно. Она ушла, волной, не потревожившей пьяное тело, валяющееся на полу. Он снова потерял ее. Снова!

Почему?

"Арес..., - Ливия попыталась прогнать свое оцепенение. - Чт... что, - она неуклюже свалилась на подушку, ее сине-бронзовые глаза затрепетали, закрываясь. Эти глаза.

Эти глаза!

И в ту же секунду вся вселенная рухнула вокруг Ареса, и он рухнул вместе с ней. Он знал почему. И он знал, с уверенностью, которая напомнила ему, что означало "божественные возможности", что на этот раз потерял не только ее. Он потерял всё.

Арес яростно перевернулся, и его впервые в его долгой бессмертной жизни вырвало.

Вирджил приподнялся на одном локте и смотрел на Габриель, лежавшую рядом с ним - как она открыла глаза и улыбнулась, потягиваясь под одеялом. Крошечные пылинки искрились в лучах солнечного света, пробивавшегося сквозь ставни и образующего пыльные полосы на кровати и на лице Габриель. Ее волосы были разбросаны по подушке золотым ореолом, почти сияя.

Он хотел запомнить ее такой: женщиной, которая доверяла ему, которая имела дар гораздо больше его собственного и все же не отмахнувшейся от его работы как от детских каракулей или от мазни парня, занимающегося чепухой вместо серьезных занятий. Габриель слушала его поэмы, впечатленная, заинтересованная, спрашивала о том, что ему и в голову не приходило, потом прочитала кое-что из своего, отчего у него перехватило дыхание. Позже, оставив поэзию, потерявшись друг в друге, они превратили любовные ласки в другое выражение чувств, их тела говорили так же свободно, как и голоса.

Габриель наморщила нос, щурясь от света, зажмурилась и снова открыла глаза - и затем она снова была человеком, и так чудесно близко. Вирджил накрыл ладонью ее маленькое плечо, затем мягко провел рукой по ее ключице и груди, чуть стаскивая простыню с набухших сосков и спускаясь к ее талии.

В золоте полосах солнечного света длинные полоски слов танцевали на коже Габриель - написанные чернилами на ее груди и живота. С почти болезненным желанием Вирджил знал, что они продолжались ниже, на ее бедрах, затем прерывались, только чтобы продолжиться на его собственной груди, руках и спине. Они начали писать, когда ночь превратилась из черной в светло-серую, смеясь над царапаньем и щекотанием пера по коже, словно ночь освободила их обоих.

Габриель осмотрела себя, затем аналогично разукрашенное тело Вирджила. Ее глаза заморгали. "Места почти не осталось".

"Нет, - подтвердил он, его рука скользнула по ее талии и притянула ее ближе. - Но нам больше и не нужно".

Маленькое тело Габриель напрягалось против его. Вирджил тут же отпустил ее, боясь, что каким-то образом оскорбил ее.

"Вирджил, - осторожно начала она, чуть отклоняясь назад, чтобы посмотреть на него, - я провела замечательную ночь..."

Он остановил ее, нежно коснувшись пальцем ее губ. "Я тоже, - сказал он. - Вчерашней ночью, когда я пришел сюда писать, я думал, что это будет в последний раз... Я думал, что, возможно, моя семья была права, и всё это действительно просто ребячество, глупость - но теперь..." - он остановился, прослеживая кончиком пальца форму рта Габриель. Она встретила его быстрым выстрелом языком, игриво потряся его.

"Но теперь?" - напомнила она.

Он улыбнулся. "Теперь я всё понял. Я никогда не смогу достаточно отблагодарить тебя".

"Ты закончишь поэму?"

Вирджил наклонил голову в знак обещания. Габриель положила руки ему на плечи, пока Вирджил скидывал одеяло. "Надеюсь, что закончишь, - с шутливой угрозой сказала она. - Я хочу услышать ее в исполнении бродячих менестрелей".

Он наклонился поцеловать ее - в последний раз. Ее губы раскрылись к его, и никаких прощаний было не нужно. Они отчаянно обнялись, кратко, и затем Вирджил оделся и пошел к двери.

Он знал, что строчки на его руках и груди были видны из его жилета, но это вдруг показалось ему забавным, и он усмехнулся любопытным прохожим. Он вспомнил беседу, которая как-то состоялась у него с отцом, за несколько лет до его смерти.

"Если ты хочешь писать, мой мальчик, - сказал его отец, с забавной серьезностью, - письмо должно быть частью тебя". - "Частью меня?" - "Да. Так часто говорила Габриель". Но затем, при упоминании этого имени, его мать нахмурилась и сказала: "Джоксер..." - предупреждающим тоном, положившим конец беседе. Его отец больше никогда не заговаривал о женщине, кем бы она ни была, а Вирджил никогда не спрашивал.

Он посмотрел на слова на своих руках - письмо действительно было частью его, оно, казалось, вылилось из его сердца на кожу. И Вирджилу показалось, в нелепой иронии, что это его собственная Габриель напомнила ему о совете его отца и превратила его в действительность.

Габриель. Ему нравилось это имя. Его нельзя произнести, не улыбнувшись - что Вирджил и сделал, пойдя чуть быстрее в поседевшем утре. Он хотел скорей оказаться дома, записать.

Зена не могла вспомнить, как она вышла из дворца, или как вернулась на площадь, снова нашла свой плащ. Она знала только, что она как-то должна была это сделать, и быстро, потому что плащ болтался у нее за плечами, когда она бежала по улицам, и было еще темно.

Она остановилась, только когда обнаружила, что находится на Тарпейской скале, выступающей из Капитолийских холмов. Тонкая синевато-стальная полоска на горизонте уже вторглась на черноту. Мир резко обрывался у ее ног, ниже были только острые камни да побелевшие кости ниже по склонам, где встречали свой конец поколения преступников и мятежников.

Холодный дождь обжигал ее лицо. Она закуталась в плащ, ссутулив плечи, и вспомнила последний раз, когда она сделала это. После смерти Солана. Она не хотела вспоминать то время, кажется, что это было давным-давно. Ее плач на заснеженной вершине горы, и Арес рядом с ней, убеждающий ее убить Габриель... Снег. Был снег, всё тогда было в снегу, но рассвет этого влажного весеннего утра казался не более теплым, чем сверкающая стужа горы.

Больше не будет Иллюзии. Двадцать пять лет протекли как галька, несущаяся с утеса из-под ее римских сандалий. Годы, которые Арес провел, превращая их дочь в ту, которой Зена никогда не стала бы для него.

Она смотрела вниз.

Она почувствовала, как голова закружилась, покачнулась и опустилась на колени. Гравий безжалостно впивался в ее кожу, прорезая платье служанки, и оглушительная боль пронзила ее правую руку. Зена отдернула руку с земли и теперь сидела, оцепенело глядя на рану на своей ладони. Ее шакрам. Она слишком сильно сжала лезвие, и теперь кровь текла по ее руке, смешиваясь с пылью и острыми камешками. Рана была не глубокой, но обильно истекала рубиновыми слезами, свободно падающими в пыль. Зена сжала кулак и прекратила кровотечение, стиснув зубы от боли.

Рассвет отражался на камнях фиолетовым отсветом. Всё могло бы закончиться здесь, прямо сейчас - но это ничего не изменит. Нет, Ева все равно останется... чем-то Ареса. Чем-то, о чем не стоило думать, так что Зена отбросила мысли и попыталась еще раз. Ничего. Ни плана, ни идеи, ни ответов. Ее тело отказывалось признавать действительность, даже ее грудь под плащом все еще была немного набухшей, болезненной из-за молока для ее ребенка... Только не было никакого ребенка. Пустота в ее руках, испачканных землей и кровью.

Червячок пролез в мысли Зены. Вина. Такое же знакомое чувство, как дождь на ее коже или исчезающая боль в руке. Сколько раз она молча проклинала ночное кормление Евы? Или тонкие крики, которые не хотели прерываться, как бы сильно Зена ни пыталась? Или изменения в ее собственном теле?

Я не достаточно ее любила.

Зена без энтузиазма боролась с такими мыслями. Какой смысл? Она снова видела перед собой лицо Ареса, шок, поразивший его, когда он увидел ее в вакханалии. Это всё было его виной? Или ее? То, что она могла бы доверить ему жизнь ее ребенка, рассчитывать, что он спасет Еву, когда она не смогла? Материнство, наверное, размягчило ее мозги.

Арес сделал только то, что он всегда делал: взял ситуацию под контроль и изменил ее под себя. Так, как нужно ему. С тошнотворной отчетливостью Зена видела это его глазами. Его собственный ребенок, пусть даже смертный, был мощным оружием. Королева воина, которая была бы безоговорочно преданной ему, которая никогда не отвернется от него, как отвернулась Зена, разделит его цели... и его постель. Его собственный ребенок! Но разве имело это значение для бога? Теперь он имел всё, что он всегда хотел. И она позволила этому случиться.

"Ты должна рассказать мне, что случилось".

Она вскочила на ноги и развернулась.

Арес стоял в нескольких шагах от нее, вспышка от его появления распадалась на фоне синевы неба. Зена отступила на шаг назад, больше потрясенная своей неспособностью ощутить его, чем хотела бы допустить. Это было - словно видеть призрака. Ее разум услужливо рисовал его изображение: короткие темные волосы; настороженные темные глаза; длинные пальцы, стиснувшие рукоятку его меча, серебро на черной коже... Он, вероятно, думал, что выглядел уверенным, но его рот выдавал его; на его губах были красноватые следы, как если бы он кусал их.

Мгновение сердце Зены парило в воздухе, и затем рухнуло. "Арес".

"Послушай, я думал, ты мертва".

Его сарказм не мог скрыть чего-то другого, беззащитного, и Зена не знала, чего она хотела больше: причинить ему боль или коснуться его. В этом странном новом мире он был тем же самым. Глубокий резонанс его голоса, сквозь ее голову и глубже, прогнал всех призраков. Нет, это был Арес, конечно. Без предупреждения весь гнев вернулся в нее, затопляя ее, вызывая в ней животный рык. Он искалечил жизнь Евы. Остальное не имело значения.

"Я мертва. Я умерла в тот день, когда ты превратил мою дочь в свою шлюшку".

Сарказм исчез в пораженном взгляде, нелепо исказившем безупречные черты Ареса, лицо, которое не изменилось за все эти годы. Как же хорошо было видеть его боль. Он глубоко вдыхал, его ноздри чуть раздувались. "Я не знал, - он сглотнул. - Мы с ней не... Я... Зена, клянусь, я не знал".

Тело Зены напряглось, она шагнула к нему по песку, осторожно, словно не была уверена, что сможет устоять. "Не знал чего, Арес? Того, что я вернусь, чтобы помешать вашим планам? Того, что я не позволила бы тебе испортить мою дочь, как когда-то меня?"

"Того, что Ливия была... Евой, - он попытался дотронуться до ее руки; Зена отдернула руку. - Ты всё неправильно поняла, Зена, - его голос зазвучал громче, с вызовом. - Я никогда не трогал ее! - он опустил свою руку, и Зена против воли смотрела. Его пальцы дрожали. Арес сжал их в кулак. - Она не моя любовница. Поверь".

Что-то было в его лице, какая-то рана; к своему удивлению, Зена обнаружила, что в самом деле верила ему. Или, возможно, она просто хотела верить... Но она знала его слишком хорошо, чтобы не заметить морщинки вокруг напряженно сжатого рта, не видеть, как ужасно расстроен, потрясен он был. Ее накрыло опасное облегчение. Она прогнала его, напоминая себе триумфальное шествие и закованных в цепи рабов. Ему не нужно было спать с ней, чтобы развратить ее. При собственных горьких воспоминаниях в Зене поднималась желчь.

"Что ты пообещал ей? Что потребовалось, чтобы превратить ее в твою маленькую королеву-воительницу? - Зена отвела глаза, смотря мимо него. - Сколько силы?"

"Она не богиня".

Ее глаза вернулись назад, к Аресу. "Я тебе не верю".

Но голос расстроено дернулся. "Я сказал, я не знал, что она - наша дочь! Проклятье, я думал, вы были мертвы! Вы все!"

В наступившей тишине две мысли пронеслись в голове Зены. Первая - воспоминание о крошечном тельце Лао Су в огне, тельце, которое Арес, вероятно, принял за Еву. Она вяло поняла, почему он не разглядел истинную сущность Ливии. И вторая мысль - теперь он знал, что Ливией была Ева...

"А если бы ты знал, что она твоя дочь? - она побеждено посмотрела на него. - Ты бы сделал ее своей Королевой Воинов. Принцессой".

Арес стиснул зубы. "Я бы пытался лучше".

Зена продолжала смотреть на него, мимоходом отмечая, что дождь прекратился, и небо позади него было больше не черным, а цвета золы. Брови Ареса тяжело нависли над его глазам, и его тело было так же напряжено, как и ее собственное, словно он одновременно хотел рвануть вперед и отступить.

"Если бы я знал, что она наша дочь, она получила бы всё самое лучшее, Зена. Мир был бы у ее ног, - он говорил так тихо, что Зена сделала шаг вперед, чтобы расслышать его. С неожиданным изумлением она почувствовала, что он поднял руку, касаясь тыльной стороны ладони ее щеки - тепло против ее замороженной холодным ветром кожи. - Она всё еще может".

Он передвинул руку ниже, прослеживая линию ее подбородка, едва касаясь. Зена встряхнулась. "Арес... Я намерена спасти ее".

"От кого? От меня? - он погладил ее шею и провел пальцами сквозь ее густые волосы. Затем опустил руку. - Я так не думаю. Ты видела ее, Зена. Она - там, где хочет быть".

"В Риме! - Зена отскочила, ее голос надломился. - Я видела рабов; она - чудовище!"

"Воин, - поправил Арес, и уголки его рта сжались. - Она пошла по стопам родителей. А чего ты хотела? Чтобы она стала гестианской девственницей?"

"Я скажу, чего я хотела, - Зена услышала тонкие истеричные нотки в своем голосе. - Я хотела сама воспитать ее! Показать ей путь вне крови и насилия..."

"Тогда вперед".

Слова словно оглушили ее. Она уставилась на Ареса. "Ты разрешишь мне забрать ее? Но она - один из твоих воинов..."

"Как и ты, - он беспечно пожал плечами, но его глаза, не отрывающиеся от нее, были слишком серьезны. - Я скучал по тебе, Зена. Двадцать пять лет я хотел, чтобы ты вернулась. Снова увидеть тебя в битве, сражающуюся рядом со мной. Чтобы всё было как раньше..."

"Всё изменилось", - сказала Зена, но не двинулась, когда Арес взял ее руки. Была некая нежность в этом жесте, какая-то теплота.

"Да, всё изменилось. Назад пути нет; Ева всё видела. Так давай пойдем дальше, - он поднес руку с ее руками к своим губам, и Зену тряхнуло так сильно, что она думала, что упадет. - Вернись ко мне, Зена. Я заберу тебя и Еву куда-нибудь в безопасное место, подальше от Рима. Клянусь, ты не пожалеешь. Всё, чего я прошу - одно твое слово, что мы будем вместе - и Ева твоя. Ты снова станешь ей матерью. Я могу это сделать".

"Понятно, - она отпрянула от него. - Ты вернешь мне мою сломанную игрушку, если я пообещаю спать с тобой? - Зена боролась с приступом тошноты. – При мысли о том, что я родила от тебя ребенка, Арес, - выплюнула она, - меня тошнит!"

Она увидела, как его губы недоверчиво приоткрылись, услышала, как едва ощутимо воздух покинул его легкие. Не было никакой крови. Тогда она повернулась и убежала, ее плащ пронесся мимо него. Арес не пытался ее остановить.

У подножия холма она посмотрела наверх. Его фигура чернела в пепле неба, одинокая и неподвижная, как камни, на которых он стоял. Зена почувствовала новую стальную решимость. Тьма не сможет вечно удерживать ее ребенка. Она сделает всё, что в ее силах, чтобы помешать этому.

Когда входная дверь постоялого двора хлопнула позади нее, Зена уже была наверху лестницы.

"Габриель! - она дернула дверь комнаты, но та оказалась заперта. Она должна была быть там, она обещала ждать. - Габриель, вставай, у нас нет времени!" - она должна была ей всё рассказать, и снова пережить, но теперь всё получится, у нее уже был план... Ливия должна была быть в храме Ареса перед продолжением кампании, она должна посетить его до того, как ее армия выступит - а это будет скоро, очень скоро... нет времени, нисколько...

"Зена?"

Полоса утреннего света расширилась в белый прямоугольник дверного проема, фигура Габриель светилась в яркой комнате. Она прижимала к себе простыню. "Ээ... дай мне минуту".

"Нам нужно спешить!" - Зена ворвалась внутрь, зажмурилась от яркого света... а потом увидела строчки.

Они были повсюду. На плечах Габриель, на ее груди, руках, написанные чернилами символы, исчезающие под простыней и вновь появляющиеся с другой стороны, пересекающие ее как лист пергамента. Глаза Зены скользнули к кровати, она отметила беспорядочно скомканные простыни и полупустую чернильницу на полу, сломанное перо и растекающуюся синюю кляксу рядом с ним. Комната пахла вином и сексом.

Она обернулась на Габриель. Простыня окрасилась в синий там, где она ее сжимала, были точки на ее лбу и во взъерошенных от сна волосах. Ее вид напомнил Зене об одном пареньке, которого она встретила в свои разбойничьи дни - его кожа была покрыта татуировками в качестве доказательства его глупости.

"Итак, ты мне что-то расскажешь?" - голос Зены отказывался передать намеренную шутливость, слова вышли как нетерпеливый упрек.

Лицо Габриель дрогнуло в неуверенной улыбке. "Пергамент закончился, - улыбка умерла под тяжелым взглядом Зены. - Не важно. Я буду готова через минуту, только... подожди".

"Габриель, я не могу ждать, у меня нет времени, чтобы его терять..."

"Ты не можешь ждать?!"

Вспышка Габриеля заставила Зену приклеиться к месту.

"Ты не можешь ждать! - повторила сказительница громче, придвигаясь к подруге. - А я могу? Потому что меня ничего этого не касается, верно?! Потому что Ева не моя дочь, так что я могу просто ждать, пока не понадоблюсь тебе для какого-нибудь твоего плана, чтобы подать тебе меч, или что там тебе потребуется?"

Зена покачнулась назад, ошеломленная таким гневом. Нет, нет, не сейчас. Она не могла справиться с ним сейчас, когда Ева была Ливией, и Арес вернулся, и Рим давил на нее своей мощью. Она взглянула в лицо Габриель, ища там понимание, которое ожидала, но оно было сурово и закрыто, губы стянулись в тонкую линию.

"В чем дело?" - спросила Зена, неубедительно, зная, что так будет только хуже.

Габриель дотянулась ногой до кровати и наступила на меч Зены, заставив его влететь ей в руку. Она толкнула его Зене. Следом полетели ножны и доспехи. Зена молча все поймала.

"Выйди, - сказала Габриель. - Выйди и дай мне одеться, потом мы сможем пойти, и что бы ты ни задумала, ты сумеешь сделать, и не спрашивая, что я об этом думаю".

Что-то щелкнуло в мозгу Зены. "Думаешь? Не похоже, чтобы этой ночью ты хоть сколько-то думала! Или ты училась писать стихи на самой себе - она указала на ее подбородок. - Это просто произведение искусства, ты могла бы продавать билеты!"

Габриель пошла красными пятнами. "Ты говоришь как Арес".

"И что это должно значить?"

Габриель горько рассмеялась. "Ты ведь видела его, да? Этой ночью, ты видела его! - затем, прежде чем Зена смогла отрицать, она продолжила. - Не помню, чтобы ты особо думала, когда решила, что из него выйдет прекрасный папаша для твоего ребенка!"

Зена почувствовала, как кровь отхлынула от ее лица. Надо было отдать Габриель должное. Она не часто наносила удары, но когда била, то наверняка. Это снова была та повозка, та, которую они с Габриель уже сбросили с утеса - прежде, чем их мир рухнул... Потеря контроля и падение в пропасть - теперь уже было слишком поздно, чтобы остановить. Она попыталась защититься. "Как насчет того, с кем ты была прошлой ночью? Из него выйдет хороший папаша для твоего ребенка, если окажется, что ты беременна? Или ты об этом не думала?"

Тишина. Габриель оставалась стоять на месте, тяжело дыша и вцепившись в простыню. Зена подумала, что она видела такой ее взгляд, прежде... Ну конечно... Перед Иллюзией. Когда она пыталась убить Габриель.

Ее сердце заполнилось стыдом. Не снова. Пожалуйста, что угодно, но не это... Она не могла снова потерять Габриель. Но она уже потеряла, это было - словно ждать стрелу, которая вот-вот выстрелит - и затем она будет одна. Паника при мысли о том, что уже ничего нельзя исправить, поднималась в горле Зены, она хотела вернуть слова обратно, но не могла даже вдохнуть.

Габриель не кричала. Она сказала, очень тихо: "Нет".

На мгновение, это не имело смысла. "Нет?"

"Нет, - она сказала снова, так же тихо. - Я не думала об этом".

Зена вспомнила, как беспомощно крутились в воздухе колеса той телеги, за секунду до того, как она упала. "Не думала о чем?"

"О том, что могу забеременеть, - сказала Габриель, так же тихо. - Потому что я не могу".

"Не можешь думать? - сказала Зена прежде, чем смогла остановить себя. Она не это имела в виду! И затем, идиотская ошибка прорвалась сквозь напряженность, внезапно оказавшись для них обеих последней соломинкой. "Я имею в виду..."

Уголки губ Габриель, против ее воли, чуть приподнялись, и затем она разразилась смехом. Зена тоже смеялась, истерично, заглатывая воздух, и весь яд горя и беспомощности, и одиночество наконец оказалось раздавлено самим же собой, и, хотя боль была сильнее, чем прежде, но, в конце концов, раны затянутся.

Смех исчез, и Зена была поражена, насколько нелепой была вся сцена. Габриель, разукрашенная чернилами, прикрывающаяся простыней - и она, в своем полупрозрачном платье служанки, скрытом плащом, заляпанным грязью, изодранным камнями. Вероятно, Габриель пришла в голову такая же мысль, потому что она потянулась и сняла с талии Зены шарф, разглядывая его гораздо внимательней, чем он того заслуживал.

Зена сглотнула и взяла Габриель за локоть, вынуждая себя сказать очевидное. "Давно ты?.."

Габриель подняла на нее глаза. "После Надежды, - она чуть улыбнулась, с бесконечной печалью того, кому жаль, что нельзя грустить. - Когда она родилась... Она выросла слишком быстрой, и я... потеряла много крови. Ужасно много. Но потом всё прекратилось. В конце концов, боль тоже. В свете всего случившегося, это казалось мало удивительным. Потом, позже, в Индии... Врач спросила меня, что за мужчина так измучил меня, разорвал меня внутри. Она сказала, что были шрамы, слишком много шрамов для моего тела, чтобы их вылечить. Слишком много, чтобы выносить ребенка".

"Ты никогда не говорила мне, - выдохнула Зена, встревоженная. - Ты не сказала ни слова, даже когда родилась Ева".

Лицо Габриель было почти спокойно. "Я боялась говорить об этом, сначала. А потом, это было своего рода ... утешение. Обещание, что никогда не будет другой Надежды. Когда мне становилось действительно плохо, я это вспоминала, и мне становилось легче".

Зена молча потрясенно смотрела на нее. Габриель... И она никогда не подозревала, никогда не спрашивала!

Габриель закусила губу, смотря в пол между собой и Зеной. "Когда ты сказала мне, что у тебя будет ребенок, я думала... Я думала, что мы вместе ее вырастим. Что это будет второй шанс... для нас обеих".

Зену охватило острое чувство вины. Арес может быть ее отцом, но Ева никогда не будет его. Она твоя и моя, Габриель. Наша дочь. Она не сдержала слово, она была так поглощена Евой, тем, как она скучала по Солану... и она не хотела думать о Надежде, не могла снова возвращать те воспоминания... Неудивительно, что Габриель никогда не говорила ей! А сейчас - было слишком поздно?

"Зена, прости меня".

Зена вздрогнула от искренности, с которой были сказаны эти слова. "Нет... тебе не за что извиняться, это я должна..."

Габриель приложила палец к губам Зены. "Есть за что. Я обижалась на Еву за то, что она встала между нами, но это было так глупо. Я была глупа. Ты значишь для меня больше всего в этом мире, а я оставила всё это на тебя одну... и кто я после этого?"

"Человек?" - неловко сказала Зена, чувствуя, как огромная глыба свалилась у нее с груди.

Габриель рыдала, качая головой, но в ее глазах был мир, как если бы спала лихорадка. Зена притянула ее к себе и прижала, боясь отпускать.

"Прости меня, - шептала она. - Прости". Она глубоко вдыхала близость Габриель, запах ее волос, почти раздавленная силой ее ответного объятия. Только сейчас она осознала, как ужасно ей этого не хватало, как ужасно необходима была ей Габриель... и как ужасно Габриель тоже нуждалась в ее поддержке. Она была такой эгоисткой...

"Я обещаю, - сказала Зена, целуя Габриель в макушку, - я никогда не позволю Еве или кому-то еще встать между нами", - она хотела добавить еще что-нибудь, что-нибудь, что сказало бы Габриель, что она поняла, скольким та для нее пожертвовала, выбирая такую жизнь, как дорого она заплатила за их дружбу, заверить, что это было не напрасно, но всё, что она смогла выдавить, было. - "Я всегда поддержу тебя. Всегда".

Габриель подняла на нее прищуренные глаза. "И ты не будешь пытаться нести на своих плечах весь мир? Потому что, знаешь ли, у меня тоже есть плечи".

"Я знаю, - Зена отодвинула Габриель на вытянутые руки, изображая, что разглядывает ее. - С другой стороны, с такими маленькими худенькими плечиками..."

"Эгей, поосторожней, Королева Воинов, иначе тебе придется топать в Индию в одиночестве!"

Зена скорчила гримасу страха, отпуская Габриель. Габриель резко кивнула. "Давай вернем твою дочь".

Ева... События прошлой ночи, наконец, настигли Зену, ее колени подкосились. Она споткнулась, не заметив протянутые руки Габриель, и оперлась о подоконник. Что за сумасшедшая ночь. За ставнями переулок просыпался и наполнялся жизнью. Голос женщины, ругавшей дочь за то, что она не вывесила выстиранное белье. Не вздумай говорить со мной таким тоном, юная леди, я твоя мать! Но девочка не слушала. Я - твоя мать, Ева...

Зена сделала глубокий вдох. "Нет. Нашу дочь".

Габриель подошла к окну, встала рядом с Зеной и накрыла ее руку своей. "Тогда рассказывай план".

Арес появился на берегу лесной реки в окрестностях Рима, его появление разогнало стайку воробьев. Место просто кричало, что пришла весна: она была всюду, в запахе новых клейких листьев, в непрестанном птичьем гомоне, в шуме бегущего потока. Вода была чистой, хотя дальше, впадая в Тибр, заметно мутнела. Но Ареса не интересовали пейзажи.

Он отстегнул свой пояс с мечом и сдернул с запястий латные рукавицы, а затем быстро скинул остальную одежду. Куча полетела в кусты. Он прошел в воду, пока вода не защекотала его грудь и руки, и он оказался стоящим на мягком иле. Ломающийся утренний свет танцевал на зеленой воде. Он стоял, стиснув зубы, голый и уязвимый - как смертный. Смертный - как Зена.

Ему следовало подумать, прежде чем предлагать помощь. Она обвиняла его за Еву.

Вода была невыносимо холодной, такой, что кожа от нее цепенела. Это освежало, но холод не был достаточно глубоким: он все еще чувствовал на себе сверлящий взгляд Зены, отвращение на ее лице. Арес нырнул в воду с головой, пытаясь избавиться от оставшегося, казавшегося отвратительным вкуса пьяного поцелуя Ливии, от воспоминаний о ее распластанном на кушетке теле, почти полностью отключившейся. Его дочь! Слова Зены взрывались в ее мозгу. При этой мысли меня тошнит... Он вынырнул, продолжая стоять в воде, желая, чтобы вода быстрей стекала с него, смывая всё на свете. Воздух жег его влажную кожу. Двадцать пять лет. Он видел смерть своей дочери - как он мог знать, что она была жива? И что он видел в костре - если не тело Евы?

Как он мог не знать?

Зена должна была сказать ему! Арес ударил кулаком по воде, рассыпая в воздух мириады капелек. Почему она не позволила ему забрать Еву, вместо того, чтобы вовлекать ее в свой проклятый план? Столько впустую потраченных лет! Мысль взорвалась в воде гневом, заглушая какофонию испуганных лесных обитателей.

Тишина вернулась. Арес неохотно позволил холодной воде успокоить его. Он не помнил, когда точно он обнаружил, что подобные процедуры способны помогать - но точно через какое-то время после того, как он похоронил Зену... Теплые воды Олимпа после этого вызывали отвращение. Каждый раз, когда он пытался погрузиться в них, пахнущие нектаром, он мог думать только о Зене - посиневшей, безжизненной, заключенной в ледяную шкатулку... и каким бы хорошим ни было вино, какой бы привлекательной и желанной ни была компания, он не мог пересилить себя и заставить там оставаться. За последние двадцать пять лет он видел мир смертных больше, чем за все предыдущие тысячелетия, вместе взятые. И ничего хорошего в этом мире не было.

Теперь она вернулась, и она снова его отвергла. Он пытался помочь, а она отказалась. Она нисколько не изменилась.

Но, проклятье, он изменился! Почему она никогда не верила ему? Он действительно готов был оставить Ливию, отбросить все планы, которые имел для нее, готов был подтверждать каждое слово истории Зены, даже тех частей, в которые он сам еще не особо верил, пока их дочь не стала бы такой, какой хотела видеть ее Зена. Он сделал предложение, и он собирался сдержать слово - у них не было времени, чтобы тратить его впустую! Как она могла не видеть этого? Но нет, от простой мысли о том, чтобы быть с ним, ее тошнило! Порыв ветра ворвался в легкие Ареса, заставив его бессильно заскрежетать зубами.

Хорошо, он скучал по ней. Мир без нее был пустым. Судьбы знают, у него было достаточно времени на все те положенные семь шагов траура: оцепенение, отрицание, гнев, жажда мщения, отчаяние, осознание, принятие... Он несколько раз собирал этот набор целиком. Кроме принятия.

Он хотел снова ударить по воде, что-нибудь сломать, но вместо этого опустил кулак, ловя одну из крошечных рыбешек, продолжавших нырять радом с ним. Она билась в его сложенных ладонях, когда он поднял ее из воды, холодные ручьи текли по его пальцам. Наконец вода ушла, только крошечное тельце трепыхалось в его ладонях, бесполезно дергало жабрами, доказывая, что еще живо. Вскоре и это движение прекратилось. Он с отвращением бросил скользкое существо назад в воду. Оно мгновение плавало по поверхности, затем плавники вновь зашевелились, и рыбка со всплеском ушла под воду.

Она была смертной, эта рыбешка. Она хотела жить - врожденный инстинкт, который заставлял всех смертных желать бессмертия.

Кроме Зены. Арес потерял счет ее отказам от возможности жить вечно. Но даже Зена однажды этого захотела, подчинившись инстинкту вместо того, чтобы как обычно загнать его глубоко внутрь себя. Бессмертие. Безусловная возможность выжить, инстинкт глубже, чем желание, глубже, чем ее попытки поступать по-своему - даже Зена не могла стереть этот инстинкт из своей души. Ее пробуждение было самым весомым доказательством.

Немного придя в себя, Арес перегруппировал свои мысли, начиная рассматривать новый план битвы.

Он смотрел на вещи как смертный. Что ему требовалось сделать, это отступить на шаг назад и посмотреть на всё глазами бога: если подумать, всё не было так уж плохо. Зена вернулась, и у него была взрослая дочь, которая была более чем компетентна в обращении с мечом и армией. Дочь, которая, к тому же, была предана ему и собиралась идти на войну во имя его. Собственно, ее противник тоже, но с этими мелочами можно будет разобраться позже. Главное, что Зене не нравилась эта идея. Она хотела забрать Еву с поля боя, и от него. Снова.

Ева... Против воли Арес вспомнил маленького ребенка, которого держал в руках, ее молочный аромат и липкую детскую улыбку. Маленькая Ева - и Ливия. В них не было никакой связи - никакой. Он больше не мог рассматривать Ливию только как одного из своих воинов, но она не была и тем крошечным ребенком, по которому он носил траур каждой своей клеточкой, с каждым кошмаром, каждым криком на поле битвы, долгие годы... Нет, Зена снова этого не сделает. Он не собирался больше хоронить ни одну из них, никогда.

Она хотела добраться до Ливии, рассказать ей всю неправдоподобную правду. Возможно, она действительно ожидала, что Чемпионка Рима упадет в ее объятия и разрыдается "Мамочка!", как если бы все эти годы значили для нее столько же, сколько для Зены. Что ж, он знал Ливию. Этого не случится, определенно. Понимала Зена или нет, Ливия была до мозга костей Римом; ее любопытство могло заставить ее выслушать историю Зены о ледяной пещере и пропавшем ребенке, но, в конце концов, победит ее римский прагматизм. Она не поверит этому без доказательств - или без свидетелей, которым она бы доверяла. Вот здесь в игру и вступает Бог Войны.

Он нужен Зене. И, в конце концов, она это поймет - и придет к нему за помощью.

Арес поднял голову, глядя в серо-синее лесное небо, и почувствовал внезапное головокружение от его высоты. Оно будто бы уходило в вечность. И всё же он знал, каким-то образом, что там дальше оно заканчивалось, и начинались другие царства, слишком странные для его понимания, и, вероятно, они тоже заканчивались. Вечность была иллюзией. Это была ужасающая мысль. Она заставила Ареса ощутить себя незначительным, ничтожным - ощущение сродни смертности. И оно снова и снова напомнило ему то, как смотрела на него Зена из своего ледяного гроба. Было время, когда он готов был с радостью расстаться с собственным бессмертием, лишь бы только думать о ней в настоящем, будущем - не в вечном прошлом.

Он оглянулся назад, на свет, бликующий на поверхности воды, и решился. Он достаточно долго ждал второго шанса. Теперь, когда он получил этот шанс, он не собирался его терять, не без борьбы. Зена не хотела видеть их дочь во главе армии, даже самой могущественной, самой превосходной армии - отлично. Он не понимал этого, но он мог бы с этим жить. Он даже помог бы ей. Но если он собирался приносить жертвы ее промороженным принципам, он заслуживал чего-то взамен. В общем-то, это была беспроигрышная ситуация - если Зену удастся убедить посмотреть на это с его точки зрения. Конечно, убедить Зену - это то, чего он всегда пытался достичь, но на этот раз расклад был определенно в его пользу: Ливия уже постаралась.

Прекратив играть в смертного, Арес появился из воды, полностью одетый, и ушел в эфир.