x x x

С шакрамом в руке Зена смотрела вперед, на ее лице была написана крайняя сосредоточенность. Рядом с ней стояла Габриель, ее длинные рыжеватые волосы развевались на ветру.
“Посмотри сюда, - Джекки кивнула на фреску. - Забавно, правда? Мы возвращаемся в город, а здесь - это”.
“Забавно? - Линн прижала свой стакан с холодным темным пивом к щеке, его холод странно успокаивал. - Ты в любом греческом городе найдешь бесчисленное множество картинок с Зеной. Она тут вроде национального героя”.
Джекки потягивала свое вино, задумчиво глядя на картину. Затем она чуть дернула головой и снова повернулась к Линн.
“Надеюсь, скоро принесут еду. Я проголодалась”.
Ресторан в Праздничной Гостинице Фессалоник был почти пуст; еще не пришло время ужина, но Линн и Джекки не ели с тех пор, как покинули раскопки, а это была длинная поездка.
Они провели на месте раскопок пять дней, целыми днями без перерыва просматривая свитки и делая заметки. А затем вся работа была сделана, и Линн сказал Марио (который продолжал ломать голову над тем, каким образом шакрам просто оторвался от стены, когда она его коснулась), что они возвращаются в Фессалоники. Марио довез их до отеля - по склонившимся холмам, полным домиков размером со спичечные коробки, а затем по широким улицам города, где транспорт жил собственной отчаянной жизнью, мимо сверкающих современных магазинов и красных куполов средневековых церквей - и высадил их с цветастыми оперными прощаниями и пожеланиями всего хорошего. Обратный полет в Нью-Йорк был через три дня.
Джекки задумчиво разглядывала блики люстры, танцующие в ее бокале. Затем она сказала: “Тебе не кажется, что нам надо поговорить об этом?”
Линн могла бы сказать: “О чем?”, но она не хотела играть в игры. Возможно, именно поэтому они и работали над свитками столь лихорадочно, не только потому, что хотели как можно скорей покончить с этим. Так у них не было времени на разговоры.
“Если хочешь”, - сказала она ровным голосом.
Джекки подняла голову, ее лицо было напряжено некоей нервной решимостью, будто она готовилась к прыжку. “Слушай... мы не можем просто притворяться, что ничего не случилось. Мы вошли в гробницу двухтысячелетней давности - и там был человек. И - он проснулся”.
“Да, я знаю, - сказала Линн. А правда, что еще можно было сказать? Она взяла со стола вилку и принялась крутить ее в руках, проводя пальцем по тупому краю металла. - Мы что-то видели. Но Джекки, я не знаю - возможно, это было..." - она не знала, что сказать дальше. Все объяснения, которые она проигрывала у себя в голове, мгновенно разрушались.
“Возможно, это было что?”
“Я не знаю”.
“Линн... - Джекки сделала паузу и вздохнула. - Дело не только в этом. Я тебе кое-что не рассказала...”
Подошел официант, принесший закуски. Он был элегантен и полон чувства собственного достоинства, и ему потребовалась целая вечность расставить тарелки, и Линн вдруг вышла из себя. Джекки собиралась что-то рассказать ей - по-видимому, что-то, касающееся всей этой истории, с Аресом, с Зеной - и ей пришлось приложить все силы, чтобы не сорваться на официанте, заставив его уйти. Наконец он сам ретировался.
“Ну?”
Джекки бросила на нее робкий взгляд. “Пожалуйста, не смейся...”
“Не буду”, - она не была уверена, сможет ли теперь вообще смеяться хоть над чем-нибудь.
“Я видела новые сны”.
“Сны, - тихо сказала Линн. Она знала, что последует дальше. Сны, в которых...
“Сны, в которых я - это Габриель, - быстро проговорила Джекки. - Боже, некоторые из них были просто ужасными... - она потерла лицо и вздрогнула. - Распятие на кресте... время после того, как Надежда убила Солана, а ты попыталась... - она спохватилась. - Ээ, я имела в виду, Зена попыталась... попыталась...”
“Джекки, - твердо произнесла Линн. Она не собиралась дергаться по этому поводу. - Мы дни напролет читали свитки Габриель, - Линн взяла со своей тарелки сырную слойку и откусила. - Тебе не кажется, что это всё объясняет? Ничего удивительного, что всё это тебе приснилось”.
“Но Зе...”
Голос Джекки резко оборвался, но было слишком поздно. Даже незаконченное, слово оставалось, безжалостно кромсая то, что осталось от материи действительности. Пару секунд они не двигались, парализованные, Линн оказалась лишена дара речи, Джекки выглядела страшно испуганной.
Наконец Джекки откашлялась и сказала, неестественно радостным голосом: “Но Линн... - она сделала паузу, достаточно длинную, чтобы снова глотнуть вина, и нахмурила брови, словно плохо представляя, что она хотела сказать дальше. - Они были такими реалистичными. Я про сны”.
Линн сидела, не двигаясь, полуприкрыв глаза. Она хотела сказать Джекки, что тоже видела сны, прекрасные, ужасные сны, в которых она была Зеной - сны, в которых она сражалась и убивала, и отчаянно бежала в комнату, где обнаруживала своего сына - мертвым на полу, и смотрела на Каллисто, тонущую в зыбучих песках и умоляющую о помощи - в которых она учила Габриель ловить рыбу, и они плескались в озере, смеялись - в которых она отчаянно обнимала Габриель, вернувшуюся из мертвых, - в которых она и Арес страстно занимались любовью, или стояли друг против друга, с гневом и болью... Вздрогнув, она открыла глаза. Если она расскажет Джекки, пути назад не будет.
“Я сейчас вернусь", - сказала она.
В просторном, сияющем чистотой туалете ресторана она наклонилась над раковиной и побрызгала на лицо холодной водой. Затем она выпрямилась и посмотрела в зеркало, разглядывая собственное лицо, словно оно было не совсем ее: угловатые скулы, сильные губы, светло-серые глаза. Вода капала с ее подбородка за открытый ворот рубашки. Она в самом деле была похожа на женщину-воина на тех фресках, минус длинные черные как смоль волосы? По всей видимости, Арес думал, что она была Зеной... если это действительно был Арес. Полное сумасшествие. Она на секунду закрыла глаза, затем закрыла воду и вытерла лицо бумажным полотенцем.
“Арес”, - прошептала она себе.
И затем ее поразило невообразимое, ошеломляющее чувство того, что кто-то находится рядом с ней, смотрит на нее, едва не касаясь ее - это понимание поразило каждый нерв ее тела как электрический разряд. Она напряглась и произнесла громким суровым голосом, который, казалось, доносился откуда-то еще: “Немедленно выходи!"
“Прошу прощения?” - сказал ошарашенный женский голос с британским акцентом позади нее. Присутствие, которое она ощущала, тут же исчезло, словно кто-то повернул выключатель. Линн обернулась и увидела пару самых обычных коричневых туфель в одной из кабинок. Ее лицо запылало, и она выбежала из туалета прежде, чем ее дурацкое положение стало бы еще более дурацким.
Там, за столом, Джекки казалась напряженной и встревоженной. “Всё хорошо?”
“Да, - Линн села, взяла свой стакан с пивом и медленно допила остатки, затем рассеянно положила в рот еще один кусочек слойки. Она должна была сказать Джекки. Она отодвинула тарелку, подняла голову и выдавила из себя слова. - Я тоже видела сны”.
Джекки смотрела на нее одновременно с шоком и облегчением. “О Зене? - спросила она успокаивающимся голосом. - В смысле, о... том, что ты Зена?”
Она неохотно кивнула. "Да".
Джекки мгновение это переваривала, на ее лице отражалось множество эмоций - страх, волнение, крайнее замешательство, радость, недоверие. В таком зачарованном состоянии она опрокинула свой бокал, залив тарелку Линн, и, вздрогнув всем телом, выпрямилась.
“Боже мой, прости...”
“Ничего. Сырная слойка в белом вине - не так уж плохо”.
Джекки откинулась на спинку стула, на ее лице появилось отрешенное задумчивое выражение.
“Так по-твоему, это правда..." - пробормотала она, скорее утверждая, чем спрашивая.
Линн охватил приступ необъяснимого раздражения. “Что, по-моему, правда? Что мы - перевоплощения Зены и Габриель? И что мы только что встретили Ареса, Бога Войны? Господи Всевышний, Джекки - чего ты ждешь от меня, чтобы я сказала? Ты сама-то в это веришь?”
“Я читала как-то высказывание, - Джекки уперлась подбородком в тыльную часть ладони, в философской позе Роденовского 'Мыслителя'. - Реальность – это то, что продолжает существовать, когда перестаешь в это верить... Или как-то так”.
“Приятно сознавать”.
“Зена... Ээ, Линн... - второй раз было уже не так ужасно. - Слушай. Знаю, это кажется полным безумием и вообще, но... ну...”
“Продолжай”.
“Может быть, тебе стоит попробовать вызвать Ареса”.
После краткой, неуютной тишины Линн спокойно сказала: “Я пробовала”.
“Что? Когда... где?”
Линн уставилась в свою тарелку. “Только что, в... ээ... - как будто это и без того не было достаточно смешно. - В... туалете”.
“Линн! - Джекки выглядела искренне потрясенной. - По-твоему, он что, какой-нибудь извращенец, заглядывающий в женские туалеты?”
Скорее к собственному удивлению, Линн почувствовала, как уголки ее губ приподнялись в крошечной улыбке. “Мы этим займемся”.
“Что?”
“Ничего”, - она ощущала легкость, почти эйфорию; воспоминание о недавнем ощущении, присутствии, которое она ощутила, наполнило ее теплым возбуждением. Затем возбуждение спало, и когда ее глаза встретились с глазами Джекки, она испытала страх.
“Хочешь еще вина?” - спросила она.
“Почему нет, - Джекки сделала паузу, затем вытянула руку и коснулась руки Линн. Ее голос был тихим. - Знаешь, что странно? Когда я была маленькой, у меня была такая идея, что я откуда-то не отсюда. Не то, чтобы я не любила маму с папой - я любила их, честно. Просто была эта выдумка... будто бы я из какого-то другого мира, а они просто воспитали меня...”
"Что, как Супермен? Девочка с Криптона?"
"Или Ребенок-Звезда. Знаешь, как в сказке Оскара Уайльда”.
Линн не знала этой сказки, и Джекки принялась рассказывать ей: однажды ночью бедный крестьянин, идя по лесу, увидел падающую звезду, а затем нашел младенца в корзине, завернутого в золотую ткань, расшитую звездами. Он и его жена воспитали этого ребенка как своего собственного и назвали его Мальчиком-Звездой; и этот красивый мальчик вырос эгоистичным, тщеславным и бессердечным, пока он не был наказан за свою жестокость, и ему пришлось пройти суровые испытания, пока он не пожелал рискнуть своей жизнью во имя бескорыстной любви и сострадания. Это было совсем не в стиле Линн - восторгаться сказкой, но история задела верные струны в ее душе, и она просто не могла этого объяснить.
После этого, покончив с ужином и кофе, они перешли к разговору о других вещах, и Линн рассказала Джекки о деталях своей жизни, которые почти никогда ни с кем не обсуждала: ее отношения с Питером, а до того - с очаровательным дружелюбным журналистом, чей цинизм она сперва приняла за храбрость; и факт, что, когда ей было шесть, ее мать, медсестра в маленьком городке в Нью-Джерси, отправилась на духовные поиски, которые увели ее в Калифорнию, да так и не вернули. Когда они встали из-за стола, она задумалась, что заставило ее стать столь откровенной. Это было странное ощущение, словно бы она рассказывала не о себе, а о ком-то другом.

Sisilia, садистка ты)))

x x x

Арес мгновение смотрел на нее с другого конца коридора, откуда она не могла ощущать его - если она вообще могла ощущать его в этой жизни. Она уже почувствовала, прежде... но, возможно, это была только мгновенная вспышка, воспоминание об их прежних узах, которая возникла на миг и исчезла.
Он появился в пустом углу коридора на первом этаже, сменил свой кожаный наряд на обычный черный и быстро прошел в холл. Почему-то прямо сейчас ему хотелось быть видимым смертным глазам.
Он прошел через вертящиеся двери и массивный золотой портик гостиницы. Раздавались голоса и смех; у одной колонны сгрудились четыре или пять едва одетые загорелые блондинки, занятые этим странным ритуалом нового мира - дымлением горящими белыми палочками и вдыханием дыма. От одинокого белого такси, припаркованного у тротуара, доносились обрывки раздражающей музыки. Арес прошел мимо него и дальше по широкой улице, с растущими вдоль нее молчаливыми темными деревьями. Город приветствовал его своими еще открытыми, еще шумными кафе, еще горящими витринами закрытых магазинов, негаснущими вывесками на домах, сверкающими красным, синим и зеленым. Вдалеке на фоне ночного неба возвышалась величественная Белая Башня Фессалоник, проносились автомобили, их огромные круглые глаза заполняли ночь белыми лучами. На мгновение вид этих колесниц без лошадей, мчащихся на огромной скорости, заставил его встряхнуться - даже притом, что несколькими днями ранее, во время своего первого посещения одного из больших городов этого нового мира, он привык ко всему такому минут за пять.
Что-то казалось иным. Огни и цвета были, так или иначе, ярче, звуки - громче, прохладный ночной воздух с легким вкусом моря - более живым на его лице и голых руках; и в своих мыслях он мог видеть ее яснее, чем раньше, эту сводящую его с ума женщину, которую он покинул в коридоре, эта женщину, которая была и не была Зеной.
В его груди кольнуло. Это тоже было иным. Когда в его горле запершило, его поразило, что он действительно практически ничего не чувствовал с того момента, как проснулся в своей гробнице - и до этого времени - кроме, возможно, того первого порыва радости, когда он увидел ее, и узнал ее, и понял, что она знает его. Потом всё словно отключилось; даже когда он понял, что ее компаньонка была перерожденной Габриель; даже когда Зена - Зена, которая была Линн, Линн, которая была Зеной - поймала шакрам. Это было, словно он смотрел на нее сквозь стеклянную стену, словно всё вокруг него было реально, но его самого там не было. Даже когда он следил за Зеной... Он знал, разумом, что его цель была в том, чтобы вернуть ее, и он желал ее, конечно - но это желание, до этого мгновения, не было жаждой.
А затем... а затем она коснулась его, поцеловала его - он держал ее в своих руках - и как раз в тот момент, когда он думал, что вернул ее, она ушла.
Теперь, наконец, он полностью проснулся, и была боль.
Пытаясь хоть как-то упорядочить свои мысли, он зашагал быстрее. Громкий скрежет заставил его резко остановиться и обернуться - он стоял прямо перед одной из этих механических машин, ее глаза сверкали в паре шагов от него. Человек внутри высунулся из окна и кричал, на новогреческом диалекте этого времени: "Ты что пытаешься сделать, придурок, покончить с собой?"
Ситуация должна была быть забавной; но сейчас она его раздражала: выслушивать оскорбления какого-то жалкого смертного, чьи предки преклоняли колени на его алтарях. Арес сжал кулаки и исчез в искорках света, без сомнения, оставив человека в полном недоумении.
Огни и звуки города закружились вокруг него в сверкающем вихре. И входя в эфир, он понял, куда направляется.
Храм, где он спал, был темным и пустынным; эти проклятые стервятники, которые раскопали его, давно закончили рабочую смену. Арес мог бы зажечь их лампы - для этого особого труда не требовалось - но вместо этого он махнул рукой и создал множество свечей и масляных ламп. В их мягком, чуть дрожащем свете было что-то успокаивающее; почти достаточно, чтобы заставить самого себя поверить, что он вернулся в то время, когда он был настоящим Богом Войны, и когда жила Королева Воинов.
Он подошел к фреске со сражением в Салоне и остановился, глядя на изображение Зены. Красивая, такая красивая - ее черты, искаженные гневом сражения, которые он знал так хорошо, ее тело, напряженное, полное энергии, ее волосы, развевающиеся на ветру. Он поднял руку, касаясь ее лица - касаясь холодного древнего камня - и это было почти больше, чем кто-либо мог бы вынести. Взрыв воспоминаний ворвался в его разум: мгновение, когда он узнал, еще отказываясь признать и принять это, что она была мертва; мгновение, когда он сам увидел ее, ее заставшее лицо, отвратительную глубокую рваную темно-красную рану на ее горле, ее прекрасные волосы, покрытые запекшейся кровью, ее члены, недвижимые и твердые; увидел ее мертвую, окончательно и бесповоротно мертвую, неподвластную никаким силам или средствам, которые у него были.
Закрыв глаза, Арес прижался ладонями и лбом к грубой стене. Теперь это вернулось, всё. Неверие, боль, которая разорвалась в его груди, да так и осталась там - он терял ее прежде, но не так, не когда они были так близко ко всему, чего он хотел - ужасный звук сдавленных дрожащих рыданий Габриель, которые он не мог прекратить - мгновение, когда он коснулся холодного бледного лица Зены, и был внезапно охвачен черным, ужасающим гневом на нее - потому что она будет в мире, везде, куда отправится, а он останется страдать; потому что она была слишком упрямой, чтобы принять его дар бессмертия.
Какое-то время после этого он был в оцепенении, для любой будущей боли, и даже когда он смотрел, как огонь похоронного костра лижет ее волосы и обвивается вокруг ее тела, в нем было только унылое осознание, что всё кончено. Он не был уверен, когда в его разуме сознательно сформировалась мысль, что он не хотел продолжать так жить. Дальше он выполнял свой план почти автоматически, не позволяя себе чувствовать ничего - до самого конца, когда он стал говорить с Габриель.
Его план сработал, как он и мог надеяться. Душа Зены родилась заново в этой женщине, и оставалась ее связь с шакрамом: она смогла взять его и отпереть дверь, и разбудить его - всё, как и было запланировано. Он вернулся, она вернулась - он нашел ее, или, скорее, она нашла его - всё по плану - и ради чего? В ней был почти дух Зены, и у нее была почти внешность Зены, и к настоящему времени у нее было множество воспоминаний Зены - но она не была настоящей Зеной, возможно, никогда не будет. И что тогда? Что у него оставалось?
Он видел достаточно, здесь в Греции и во время краткого визита в Рим, чтобы понять: в этом мире не было места Олимпийским богам, если разве что интерес к прошлому. Его некогда величественный храм на римском Форуме, построенный Августом и Ливией, теперь лежал в развалинах, по разрушенным мраморным колоннам, валявшимся на земле, носились юркие зеленые ящерицы; когда он заглянул туда, там столпилась группа болтающих путешественников, похоже, с земли к востоку от царства Чин, вооруженных этими крошечными коробками, которые могли сохранять изображения предметов. Лоснящийся гид потчевал их рассказами об истории храма, включая полностью выдуманную историю о том, как "la leggendaria" Зена и Ливия сражались здесь друг с другом. Слушая его, было ясно, что человечек не верил - нет, даже не допускал возможности - что древние боги когда-либо существовали в действительности.
У смертных всё еще были храмы (Рим был полон их), но ему было всё равно, поклонялись ли они Богу Элая или какому-то другому божеству. Они всё еще вели войны, используя механизмы, которые могли насылать смертельный дождь с неба, как некогда это могли делать только боги - механизмы, которые ни один нормальный Бог Войны никогда бы не дал в руки смертным - но они не мечтали о том, чтобы воззвать к нему, а его не волновали ни их войны, ни все их остальные дела.
Арес отошел от стены. Глаза Зены сверкали, направленные прямо на него, а ее волосы, казалось, шевелились на ветру; но, конечно, это было лишь игрой света свечей и ламп. Смертные в этом веке научились сохранять двигающиеся изображения и звуки; можно было сохранить любой момент жизни, а затем пересматривать его на экране снова и снова, как портал, в который могли смотреть боги. Если бы он мог смотреть вот так на Зену... или, возможно, так было бы еще хуже. Вздохнув, он бесцельно прошел к другой фреске, изображающей битву в Фивах, когда город был осажден семью враждующими королями. На переднем плане лежал убитый воин, в его груди торчало вражеское копье, а он продолжал сжимать свой окровавленный меч. В тусклом свете кровь казалась почти черной.
Он повернулся и посмотрел на стену, которая запечатывала его гробницу. По крайней мере, он был жив. По крайней мере, она была жива.
По его желанию спертый воздух склепа сформировался в узорчатый трон, который когда-то стоял в главном зале этого храма. Арес растянулся на троне, откинулся и закрыл глаза. Он подумал про тот первый раз, когда Зена позволила ему перенести ее в его покои на Олимпе, тот раз, когда он хотел оставить ее, а она вернулась. Они занялись любовью на троне, похожем на этот - Зена наклонилась к нему, ее длинные темные волосы струились по его плечам и груди, глаза сверкали, губы приоткрылись с нежностью и желанием - свет ламп придавал ее коже мягкий золотой блеск, ее груди напряглись в его руках - он застонал вслух и ударил кулаком по подлокотнику в форме львиной лапы. Это было последним, что ему сейчас требовалось.
Он выпрямился и заставил появиться кубок красного вина. Его сильный, острый вкус вернул его к действительности.
Он мог преследовать ее такой, какой она была сейчас. Но это было бы слишком похоже на подмену Зены кем-то другим. Он уже пробовал это однажды, с Каллисто; и даже с учетом того, что тогда он о любви даже не думал, он достаточно ясно понимал, что хотел совсем не этого.
Он вернет ее; он должен был вернуть ее. Но как? Было ли что-нибудь, что он мог сделать? Если бы он снова пришел к Линн, если бы он попытался заставить ее всё вспомнить, это только укрепило бы ее защитные стены. Возможно, пока лучшее, что он мог сделать, было оставить ее в покое, избегать, сколько он смог выдержать. Зена была там - она должна была быть. Однажды она будет готова. Возможно, на этот раз ему придется научиться ждать.

Да хотя бы в том, что Зена умерла!!!

А в остальном все интереснее, хотелось бы знать что победит...

x x x

Линн действительно отправилась к врачу; но не в Нью-Йорке, и не сразу же.
Через два дня после возвращения из Греции она отправилась повидать отца. Она села на поезд до Южного Оранжа, а затем в такси до одноэтажного домика, где со своими двумя лабрадорами, огромной библиотекой книг и журналов и старинными радиоприемниками жил Ричард Дойл, преподаватель истории в средней школе и бывший тренер женской юниорской по баскетболу. Он вышел к двери в выцветшей футболке с символикой Белых Гор Нью-Хэмпшира, собаки Цезарь и Ливия счастливо лаяли и прыгали вокруг него; его серые, остававшиеся молодыми глаза весело засверкали, когда он обнял ее и сказал: "Привет, Королева Воинов". Впервые в жизни это прозвище обеспокоило ее, достаточно, чтобы отец спросил, в чем дело.
Она чуть ему не рассказала. Она всегда могла всем с ним поделиться; всем, кроме ее случайных малоприятных встреч с матерью. Только сейчас она не знала точно, чего больше боится: что папа сочтет ее сумасшедшей, или - что не сочтет. И она сказала, что всё в порядке; и затем они вместе сидели за холодным чаем и сэндвичами, и она изложила ему тщательно купированную версию того, что случилось на раскопках. Они разговаривали о его любимых учениках и о школьном историческом клубе, и о ее семинаре по Зене (она сумела не показать, как сильно хотела сменить тему), и о его недавней поездке в Монреаль; они играли в шахматы (она победила два раза из трех), и он гордо показал ей свою последнюю находку, радио 1926-го года, которое он восстановил до рабочего состояния. Позже той ночью, в поезде на Нью-Йорк, Линн смотрела в темное окно, в котором мерцали желтые огни, а ее отражение казалось тусклым серым призраком. От мысли, что она лгала отцу, она почувствовала себя опустошенной и грязной.
Она вернулась к работе. Она повторила социально приемлемую версию своей поездки коллегам во время факультетского обеда, наспех организованного кафедрой. Когда позвонил репортер 'Ньюсвик', она собиралась отказаться - вот только отказ означал бы признаться себе, что всё рухнуло. Она заставила себя слушать Мэтта, своего уверенного, бесчувственного, подающего большие надежды ассистента, дававшего ей инструкции к семинару по Зене. (Кэрри в конце концов написала реферат по "Зене!"- мюзиклу, о предположительном анализе его с историческими отчетами.) Линн пошла против всех своих принципов и разрешила Мэтту проверить рефераты.
И всё это время Линн видела сны, и даже еще больше тревожных воспоминаний посещало ее, когда она бодрствовала.
Признаков Ареса не было, вообще никаких, кроме как в снах. Как-то, когда она сидела в своем кабинете, просматривая материалы курса, ей показалось, что она ощутила его присутствие. Она сидела, не шелохнувшись, ее кожа пылала, сердце стучало громко и мучительно. И затем - ничего не было. Хуже всего было то, что часть ее требовала его, требовала, чтобы он был там. Или возможно, еще хуже было то, что она не знала, чего хотела больше - точно так же, как когда телефон зазвонил наутро после ее возвращения, и Линн увидела на АОНе номер Джекки, замерла на кухне и слушала звонки. Она приказала себе не перезванивать в тот день; а затем, на следующий день, ей пришлось заставить себя позвонить. Она сказала Джекки, что будет очень занята следующие несколько дней. "Всё прекрасно", - солгала она.
Когда Линн наконец решилась посетить психиатра, она начала поиски за пределами города. Интернет привел ее к доктору Констансу Бергману, который имел практику в Хобокене; как будто двадцатиминутная поездка через реку на пригородной электричке как-то могла создать достаточное расстояние между ним и реальностью. Вышло, что у доктора оказалось "окно" прямо на следующий день из-за отмены одного сеанса, что было прекрасно, так как не дало Линн много времени на то, чтобы передумать. Но даже при таком раскладе за десять минут пути от вокзала до офиса доктора Бергмана она несколько раз подумала, не вернуться ли.
Когда она почти дошла, начался дождь; к тому времени, когда она наконец оказалась под крышей, ее юбка и блузка были промокшими, а сырые волосы липли к шее. Приемная, пустая, если не считать нервничающую измученную женщину средних лет в толстых очках и с копной кудрявых седеющих волос, была неуютно холодной из-за работающего кондиционера, и столь ярко освещенной, что создавала ощущение, будто находишься на съемочной площадке. Пока Линн сидела, заполняя анкету первого посещения, она почувствовала себя нелепо, какой-то смехотворной паникеркой на пустом месте.
Когда она покончила с анкетой, делать стало совершенно нечего, кроме как сидеть и листать журналы (она не захватила книгу). На обложке последнего выпуска 'Ньюсвик' была фотография голливудской примадонны Венеры Мэдисон, ослепительной кудрявой блондинки, белозубо улыбающейся, а внутри номера давалась статья о ее новом фильме 'Влюбленные космические пираты'. Бездумно листая журнал, Линн вдруг обратила внимание на репродукцию портрета Зены с римской фрески и собственную крошечную фотографию, сделанную несколько лет назад. 'Жизнь и Смерть Королевы Воинов', гласил заголовок. Это была статья, для которой у нее брали интервью; она бегло просмотрела ее и нашла цитату. "Без сомнения, это будет величайшая археологическая находка за последние полвека, если не больше", - говорит историк Нью-йоркского Университета Линн Дойл, автор готовящейся к выпуску биографии Зены, которая отправилась в Грецию, как только получила известие об открытии. Хотя Дойл не собирается разглашать никаких подробностей, она утверждает, что свитки и другие экспонаты, найденные в храме, не только "полностью изменят наши представления о жизни и смерти Зены", но и "крайне обогатят наше понимание древнего мира". В настоящее время эксперты еще не вынесли окончательно заключения, однако Дойл убеждена, что свитки и шакрам подлинны.
Линн собиралась уже закрыть журнал, когда еще кое-что попалось ей на глаза: высокий мужчина в черном... синий свет... Она почувствовала, что ее лицо горит; на мгновение буквы на странице бессмысленно закружились перед ее глазами. Наконец она каким-то образом сумела прочесть.
Исторические открытия, похоже, порождают заодно истории другого рода, о призраках. Рабочие утверждают, что они несколько раз видели высокого мужчину в черном в потайном зале под храмом. По их словам, этот мужчина очень напоминал Ареса, каким он изображен на двух фресках в храме, и, опять же по их словам, он исчез во вспышке ослепительного синего света, как только они вошли. Археологи никак не прокомментировали рассказ о призраке в храме, но, без сомнения, он станет дополнительной приманкой для туристов.
Она перечитывала это снова и снова, и на третий раз статья повествовала всё о том же. Из кабинета врача вышла угрюмая девочка в платье в цветочек; женщина в приемной встала, и они обе подошли к ресепшену тихо заговорив с секретарем. Линн, лихорадочно дрожа, едва заметила это. Всё, что она могла сделать, это заставить свои руки не трястись, возвращая журнал на столик. Кто-то еще видел его; на сей раз это уже нельзя было списать на сон или коллективную галлюцинацию. На мгновение она подумала, что снова ощутила его присутствие, всего одну секунду, за которую у нее тут же закружилась голова и бросило в пот.
К тому времени, когда она направилась в кабинет врача, она успокоилась. Еще она решила - хотя не осознавала этого до тех пор, пока дверь за ней не закрылась - что она ничего не скажет о галлюцинациях, о ее встречах с Аресом или о тех невыносимо ярких видениях среди белого дня - о воспоминаниях о том, чего с ней никогда не случалось. Она просто скажет о снах, кошмарах - и спросит, есть ли способ их прекратить.
Следующие двадцать минут с доктором Бергманом тянулись целую вечность. Линн заверила доктора - изможденную, странно бесцветную женщину неопределенного возраста, с отрывистым неявно европейским акцентом - что в ее семье не было никаких психиатрических расстройств, и вежливо пресекла все попытки врача засунуть нос в ее отношения с мужчинами и развод родителей. Наконец она вышла из этого угнетающего офиса с рецептом и назначенным следующим сеансом, на который, как она подсознательно подозревала, она не пойдет.
Вернувшись домой, она много часов просидела за столом, не включив свет, даже когда сгустились сумерки, и смотрела на ярко-оранжевую баночку с капсулами. Зазвонил телефон; ей не требовалось смотреть на АОН, чтобы узнать, что это Джекки. Она не взяла трубку.
Она выпила капсулы. Той ночью снов не было, вообще никаких. Она проснулась с тяжелым, пустым чувством, будто бы провела ночь в какой-то плотной серой пустоте, зная, что вне этой пустоты были ужасные, прекрасные воспоминания, которые ждали быть услышанными, увиденными, вспомненными.
В тот день Линн пришла в свой кабинет проверить рефераты и обнаружила, что не в силах этим заниматься. Какая ирония: все эти хорошие девочки и мальчики покорно думали именно так, как она их учила: что боги и демоны истории Зены были лишь вымыслом, плодом воображения сказительницы Габриель. Один реферат, с таким умным названием "Зенин Арес: бог-покровитель или любовник-искуситель?", исследовал описания отношений Зены с Аресом в литературе и искусстве; где-то в самом начале реферата было сухое утверждение, что роман Зены с Аресом был, несомненно, выдуман Габриель для придания Зене большей значимости и, одновременно, как способ прикрыть потенциально компрометирующую связь подруги с каким-нибудь смертным военачальником или, возможно, жрецом культа Ареса.
Линн отодвинула реферат и закрыла глаза, положив ладонь на лоб. Из ниоткуда возникла странная мысль, что, если бы Джекки была в ее группе, то, возможно, она выступила бы в поддержку богов и демонов, и остальных странных вещей. Внезапно желание поговорить с Джекки стало столь острым, что, когда Линн набрала номер, она чуть не молилась, чтобы Джекки ответила - и, конечно, попала на ее голосовую почту. Она оставила сообщение, которое, она надеялась, не казалось слишком отчаянным – пожалуйста, давай поскорей встретимся, нам надо поговорить - и вышла в холл за кофе, заставляя себя реагировать, когда с ней здоровались. Вернувшись в кабинет, она пролистала рефераты. Это была обычная смесь: фрейдистская экспертиза вопроса, была ли Ливия настоящей дочерью Зены, исследование роли Зены и Габриель в переходе от старых религий к единобожию, марксистский анализ Зены как героя низших классов.
Это было чересчур. Она позвала Мэтта; он был свободен и счастлив помочь.
Вернувшись домой, Линн села и снова уставилась на бутылочку с капсулами. Она понятия не имела, увидит ли когда-нибудь снова Ареса - и не хотела об этом думать прямо сейчас - но одно она знала: она хотела вернуть свои сны. Она знала, что это неправильно; она также знала, что хотела их всё это время, даже когда ненавидела их и боролась с ними. Через некоторое время она резко встала, пошла в туалет и смыла содержимое бутылочки в унитаз, и смотрела, как исчезает красно-синяя воронка. Она не знала, какое чувство было сильнее: страх или облегчение.
И как раз в этот момент зазвонил телефон, и рыдающий Арти пробормотал в трубку, что Джекки сбил автомобиль, и теперь она была в больнице, при смерти.

x x x

"Я, я... - Арти вскочил со стула, снял свои очки и протер глаза, затравленно и дико озираясь, словно собираясь куда-то сбежать, затем громко вздохнул и снова сел. - Это всё я виноват".
Он уже объяснял это пять или шесть раз: он помахал Джекки с угла улицы у их дома, а она замахала ему в ответ, а он закричал, что ей пришла посылка, а она его не услышала и стала переходить дорогу, и...
Линн вздрогнула и опустила глаза. Она разглядывала свои руки, мнущие пустой пластиковый стаканчик из-под кофе.
Они сидели в приемном покое в больнице Св.Луки - чистом и хорошо освещенном аду, в месте страданий и страхов; и в месте надежды тоже, только не для нее. Две девочки-подростка в футбольной форме стояли у соседней стены и тихо плакали, обнявшись; их товарищ по команде, как поняла Линн по обрывкам беседы, был привезен сюда со сломанной ногой - всего лишь со сломанной ногой... а Джекки была на краю смерти.
Джекки, смерть. Джекки звонила ей, а она не взяла трубку: тот момент снова и снова проигрывался у нее в голове, безнадежная трель телефона, бутылка таблеток в ее руке, темная комната, телефонный звонок, снова и снова, пока она не перестала дышать. Может, ответь она тогда, они бы встретились сегодня за обедом - может, ничего бы не случилось, может, с Джекки еще всё было бы хорошо. Ее мысли скакали, устроив круговерть из воспоминаний и сожалений, всего, что она должна была сказать Джекки, мысли проносились в ее мозгу слишком быстро, чтобы их понять. Если бы она только взяла трубку... В их последней беседе она просто-напросто оттолкнула Джекки своим "Слушай, я буду очень занята следующие несколько дней", и пообещала перезвонить... а теперь Джекки даже не услышит ее сообщение, даже не...
"Господи, - Арти всхлипывал рядом с ней. - Ты себе не представляешь... ее голова вся в крови... Боже..."
Подавив рыдание, Линн откинулась назад и закрыла глаза. Тьма исчезла в яркой вспышке, и затем она увидела кровь; кровь на грязном деревянном полу, кровь на ее руках, на ужасно ярком лезвии шакрама - светлые волосы Габриель темнеют от льющейся на них крови... а затем она была снаружи, грязная и мокрая от дождя, и цеплялась за последнюю надежду - Габриель, ты лучшее, что есть в моей жизни...
"А ее рука, - дрожащий голос Арти ворвался в кошмар и вернул ее - в другой, - ее рука была так вывернута, и... Боже, ее лицо..."
"Арти! - ее собственный голос, хриплый и горький, поразил ее. - Прекрати".
"Прости, - он передернул плечами и снова снял очки, принявшись вертеть их в руках. - Они, эээ... они позвонили ее... ее семье?"
"Сказали, что позвонят".
Ты - мой лучший друг, моя семья... У нее были смутные воспоминания о Габриель, лежащей на какой-то подстилке, ее лицо было мертвенно-бледным, без кровиночки, покрытое потом. Смерть.
"Знаешь... если б они хотя бы пустили нас ее увидеть или..."
"Она в отделении интенсивной терапии, - Линн разламывала то, что осталось у нее в руках от стаканчика. - Ее никому нельзя видеть".
"Господи, - голос Арти стал выше, - а может, она уже умерла..."
"Нет, - Линн развернулась, с яростью, которая, казалось, пришла в нее откуда-то из другого места, и так хотела схватить его и затрясти. - Прекрати. Она не умерла".
Он кивнул, неразборчиво и смущенно проскулил что-то, вытирая очки о свою клетчатую рубашку. Теперь они сидели рядом в напряженной тишине, и несколько человек уставились на них, в том числе и крупная медсестра с тонкими губами. Вспышка Линн, даже отдаленно не давшая ей выпустить напряжение, оставила ее сердитой и обеспокоенной. Нет ничего хуже, чем знать, что ничего не можешь сделать; хуже просто не бывает.
"Мистер Киммельман? - сказал бархатный женский голос с легким акцентом. Арти конвульсивно дернулся и поднял голову. Перед ними стояла женщина с красивыми тонкими чертами, смуглой желтоватой кожей и мягкими глазами, в белом халате и с бейджиком на груди, сообщавшим "доктор Кришна". В ее глазах было странное беспокойство; не сочувствие, или торжественность, или неловкость от объявления плохих новостей, а некое замешательство.
"Пожалуйста, пройдемте со мной, - прежде, чем Линн успела что-нибудь сказать, доктор повернулась к ней. - Вы - мисс Дойл? Линн Дойл?"
Сердце Линн бешено забилось. На мгновение она почувствовала такой страх, какого никогда прежде не испытывала; и всё же теперь была надежда.
"Да", - сказала она.
"Ах, очень хорошо. Вы оба - пожалуйста, идите за мной".
Арти поднялся на ноги, чуть не выронив очки, и они последовали за доктором Кришной через двери с надписью 'Только для персонала', в помещение, где воздух особенно отдавал специфическим больничным запахом лекарств и болезней, и где было много палат, разделенных перегородками с занавесками, мимо поста медсестер и еще через пару дверей, и наконец, в пустынно выглядящий холл. Доктор остановилась и повернулась к ним обоим, снова с тем странным выражением лица, словно она не знала точно, что сказать.
"Ваша подруга, мисс Лионс, - сказала она. - У... у меня есть хорошие новости"
Арти попытался снова научиться дышать. "Она... она что..."
"Да. Она... - доктор Кришна запнулась, словно тщательно подыскивая слова. - Она, в общем-то... в полном порядке".
Сначала Линн ничего не чувствовала; слова упали в какую-то сказочную пустоту и исчезли в ней. Она видела, как будто издалека, комичное ошеломление на лице Арти. В полном порядке. Внезапно чувства нахлынули на нее, и она хотела смеяться, плакать, даже обнять Арти.
"Ч-ч-что вы имеет в виду?" - выдохнул Арти.
"В этом всё дело, мистер Киммельман, - сказала доктор, - мы сами это не особо понимаем... пока, по крайней мере. Как только вашу подругу перевезли в отделение интенсивной терапии, она пришла в сознание. При осмотре оказалось... в общем, у нее вообще никаких повреждений".
Арти заморгал и затряс головой. "О чем вы говорите? Я был там, я - и парень на скорой, и он сказал..." - Арти всплеснул руками и замолчал.
Линн наконец обрела дар речи - и заговорила медленно, взвешивая каждое слово, боясь, что, если она расслабится, ее голос подведет ее.
"Вы хотите сказать... произошла какая-то ошибка? Она не пострадала?"
"Мы не совсем уверены, мисс Дойл. Санитары, сразу прибывшие на место происшествия, действительно говорили, что у нее серьезная черепная травма и сломана рука. На ее волосах и одежде была кровь. Но нам не удалось найти ни единой раны или каких-либо еще повреждений".
Арти издал странный звук, нечто среднее между смехом и рыданием. "В смысле, это было как... какое-то чудесное исцеление?"
Линн почувствовала такую слабость, что на миг подумала, что зашатается и должна прислониться к стене; но нет, она стояла на ногах прямо и уверенно. Снова воспоминание, не отсюда, ворвалось в ее разум: Ты исцелил их без моего благословения... Я отказался от бессмертия, чтобы спасти их. Во рту внезапно пересохло. Чудесное исцеление...
"... при условии, что санитары ошиблись... - продолжала говорить доктор. - Конечно, мы еще должны провести несколько осмотров, до того, как выпишем ее. Сказать, что это крайне необычно, было бы сильным преуменьшением".
"И она... - Линн пыталась проглотить комок в горле, - она... уже пришла в сознание?"
"Да, конечно. Собственно говоря, она хотела вас видеть".
"А, - тихо сказала Линн. Она ощущала что-то странное в своих глазах - какую-то тяжесть - словно собиралась заплакать. - Она... так сказала?"
"Да, - доктор Кришна чуть заметно улыбнулась. - Пожалуйста, пройдите за мной. Сюда. Но не слишком ее напрягайте".
Они отправились по коридору, а Арти задержался сзади, всё еще в шоке, с искривленным шоком лицом. Доктор обернулась, взглянула на него и позвала: "Мистер Киммельман?", и он побежал за ними, пытаясь задать десяток вопросов сразу и запинаясь на своих же словах.
"Мистер Киммельман, - сказала доктор. - Пожалуйста. Я же вам сказала, мы сами не знаем еще, что случилось, - затем, идя дальше, она повернулась к Линн и спросила. - Между прочим, мисс Лионс знает кого-нибудь по имени Зена?"
Дыхание Линн перехватило, и ее собственный голос показался ей чужим, когда она натянуто спросила: "Почему?"
"Это было первым, что она сказала".
Линн подыскивала слова, а Арти тем временем, сам того не зная, предложил выход.
"Так ведь это о книге, да? - уточнил он с нервным смешком, кивая на Линн. - Они пишут книгу о Зене, ну, знаете, Зена - Королева Воинов - греческая героиня. На самом деле, они вот только что вернулись с каких-то греческих раскопок, и, в общем... она только об этом и говорила потом..."
"Точно, - сказала Линн. - Наверное, в этом всё дело".
Доктор бросила на нее удивленный взгляд. "Должно быть, она настоящий трудоголик. Ну ладно, не важно. Нас просто интересовало, вдруг это кто-то близкий".

x x x

В палате, на которую доктор Кришна показала им, Джекки сидела на краю кровати, в светло-голубой больничной рубашке, которая казалась слишком большой для нее, ее светло-каштановые волосы свободно лежали у нее на плечах. Она оторвала глаза от журнала, который она читала - тот самый выпуск 'Ньюсвик' с Венерой Мэдисон на обложке. Она смотрела на них в желтоватом свете палаты, и ее глаза казались огромными и отливающими зеленым.
Она легко улыбнулась и сказала: "Привет", и Линн принялась бороться с тут же набежавшими слезами, а затем перестала. Всё перед ее глазами поплыло в размытых пятнах, а в следующую секунду она рванулась к Джекки. Она схватила руку Джекки и сжала ее, и в каком-то порыве прижала вдруг к своему лицу.
"С тобой всё хорошо", - хрипло сказала она.
Джекки посмотрела на нее, изумленная и тронутая, открыв от неожиданности рот, а затем потянулась и обняла ее, и тело Джекки казалось теплым и таким тоненьким в руках Линн.
Когда они перестали обниматься, Линн вдруг поняла, что на них смотрит Арти, а она продолжает сжимать руку Джекки. Она почувствовала напряженность и неловкость. Ослабь хватку, сказала она себе; Джекки была другом, но они были едва знакомы, и всего пару месяцев...
Она только друг.
И затем что-то изменилось. Линн вдруг просто знала, что это уже случалось прежде, много раз: чуть не потерять Габриель и снова ее находить. Теперь она могла видеть это не как видения, пришедшие откуда-то извне, а как свои собственные воспоминания. Была лесная поляна, и она направила на Габриель свой меч, думая, что она - Надежда - думая, что Габриель была мертва - и затем она всё поняла и отчаянно обняла Габриель, ее сердце подскочило от радости и муки, с выражением страха и боли на лице. Был храм, полный крови, раненых людей, и Габриель была ранена, умирала; она расстроено кричала и била кулаками по груди девушки, отказываясь сдаваться - и Габриель задышала и зашевелилась, распахнула глаза. Был огромный зал на Олимпе...
"Габриель, - мягко сказала она. Она даже не пыталась бороться с этим, не теперь - не было смысла даже пытаться. Она не хотела с этим бороться, больше не хотела.
Глаза Джекки распахнулись чуть шире, и Линн услышала облегчение в ее выдохе. Затем ее лицо тронула улыбка, и она прошептала: "Зена".
Больше ничего говорить было не нужно; не прямо сейчас. Они смотрели друг на друга, и пальцы Габриель обхватили руку Зены, чуть сжали ее, и она убрала руку.
Арти, стоявший у кровати, громко прокашлялся и запнулся: "О... привет, Дже... Джекки".
Джекки повернулась к нему и улыбнулась. "Арти!"
Он сморщился и искоса посмотрел на нее, как она слезла с кровати и подошла к нему. "Я... мне очень жаль... правда..."
"О чем?"
"Ну, это ведь всё случилось, потому что я пытался привлечь твое внимание, и вот... это всё... - он покачал головой, его голос выдавал скрытые чувства. - Я думал, что ты уже, ну, понимаешь..."
Джекки встала на цыпочки и ласково поцеловала его в щеку, и бедный Арти не знал, куда смотреть или деть свои руки. Смутившись, Линн отвела глаза. Было в этом что-то такое знакомое...
"Спасибо, что поддержал, - сказала Джекки. - А что, со мной правда было всё так плохо? - она оглянулась на Линн. - Да ладно, я, должно быть, просто ударилась головой и грохнулась в обморок".
"Ээ... - Арти моргнул и уставился на нее. - Ты, эээ... всё было правда плохо".
Джекки чуть нахмурилась и пожала плечами, механически разглаживая складки рубашки. "Ничего не понимаю. Врачи ведут себя так, словно я вернулась из мертвых или еще что похлеще…"
Арти вымученно засмеялся, переминаясь с ноги на ногу. "Ты не смотрела фильм с Мэрил Стрип? Где она ломает шею и, и - она умирает, и потом оживает, потому что выпила эту микстуру - знаешь, типа эликсира бессмертия - и ее везут в больницу, и доктор весь в ужасе..."
Бессмертие. При этом слове в Линн что-то зашевелилось, чуть стукнуло - и тут же выросло в некую необъяснимую волну волнения, или страха...
"Ха-ха-ха, - сказала Джекки. - Эликсир бессмертия. Точно. Я его выпила, - она отбросила с лица волосы, вернулась в кровать и плюхнулась на нее. - Слушайте, ребята, уговорите их выпустить меня отсюда. Они хотят сделать еще анализы и что-то там проверить, но честное слово, у меня всё прекрасно. Нет никакой причины держать меня здесь".
Линн смотрела на нее, продолжая всеми силами стараться сдержать ту странную волну. "Ты уверена?"
Их глаза встретились, и Джекки чуть усмехнулась, смешно сморщив нос. "Абсолютно уверена", - сказала она; и, конечно, она говорила не только о своем самочувствии.
"Ну хорошо, - сказала Зена. - Тогда давай вытащим тебя отсюда".