Разрозненные слова, не сформулированные предложения -- они полупрозрачными привидениями бродят по телу, вслепую, на ощупь ища выход, лишая покоя все твое существо.

И когда слова сложатся в предложения, а предложения породят более-менее связный набор мыслей, который даст, наконец, работу сведённым судорогой пальцам, ты сможешь обрести покой.

Но это когда ещё будет. Можно ведь и не дожить.

РЕЙТИНГ: G
КАТЕГОРИЯ: continuation (???)

Сегодня ночью ей снился ангел.

Она сидела у его ног, любуясь глубокими турмалиновыми отблесками, рождаемыми мягким солнечным светом, на его крыльях. Слушала его неторопливую речь, одновременно осознавая, что говорит он о чем-то важном, и вместе с тем, не понимая ни слова. Ибо голос его спокойный и ласковый сам по себе убаюкивал, уводил куда-то, в заоблачные дали, прочь от смертного мира. И не хотелось думать, не хотелось решать -- хотелось утонуть в этом ощущении покоя и безопасности, когда рядом есть кто-то большой и сильный, который знает как надо, который направит и защитит...

Она сидела у ног ангела и была совершенно счастлива.

Наверное, поэтому наступившее утро, ничем, по сути, не отличавшееся от многих своих предшественников, показалось ей каким-то особенно чудесным. Чуть-чуть ярче светило солнце, чуть-чуть радостнее пели птицы, и ласковый утренний ветерок чуть-чуть явственнее пах цветами и влажной травой. Улыбаясь, Первосвященница поднялась с постели, умылась, уже приготовленной для неё, розовой водой и чуть-чуть дольше, чем обычно, задержалась перед большим серебряным зеркалом, поправляя волосы и разглядывая, как сидит на ней платье. А посмотреть, надо сказать, было на что, так как платье, хоть и было самого простого покроя, стоило, однако весьма и весьма недешево. "На эти деньги мы могли бы месяц кормить целую провинцию", -- с грустью подумала жрица, чувствуя запоздалый укол совести, но продолжая любоваться совершенным произведением ткаческого искусства. Ладно уж, смилостивилась совесть, все-таки ты женщина, да не какая-нибудь, а самая влиятельная в Империи, можешь побаловать себя время от времени.

Почти неслышно вошла послушница, неся поднос с фруктами и свежим хлебом. Жрица перехватила через зеркало её взгляд полный благоговения и плохо скрываемой зависти одновременно. Что ж в любой другой день строгий внутренний голос завел бы долгую и, признаться, довольно нудную речь о гордыни и тщеславии. В любой другой день, но не сегодня. Сегодня Первосвященница лишь пожала плечами и улыбнулась, принимая восхищение девушки как комплимент. Та в свою очередь густо покраснела, поспешно поставила поднос на стол и неловко замерла, теребя в руках край шелкового шнурка, служившего ей пояском, явно не зная, куда себя девать.

-- Ступай, -- великодушно разрешила Жрица, стараясь, чтобы в её голосе прозвучало как можно меньше истинно королевского величия, -- не нужно мне прислуживать, я справлюсь сама.

Послушница торопливо поклонилась и быстро выскользнула из комнаты. "Совсем ещё девчонка", -- покачала головой Жрица, задумчиво глядя на закрывшуюся дверь, -- "Спасибо, что хотя бы не вздохнула с облегчением здесь, при мне. Небось, стоит сейчас в коридоре, благодарит добрых духов, что я не стала её долго мучить". Как не велик был соблазн распахнуть дверь и проверить свое предположение, женщина решила ему не поддаваться. Она закрыла глаза, на мгновение воскрешая перед мысленным взором свой недавний сон, глубоко вздохнула, в последний раз бросила мимолетный взгляд в зеркало, направилась было к столу и –- остановилась как вкопанная.

–- А я всё ждал, когда ты заметишь, –- в зеркале за её спиной отражался мужчина, которого здесь быть не могло.

Священница передернула плечами, отгоняя непрошенные воспоминания. Она думала, что запомнила его неверно. Оказалось – совершенно напрасно.

-- Арес, -- процедила она.

-- Ага, -- снова засмеялся он и отвесил шутливый, но немыслимо элегантный поклон, – собственной персоной. Так сказать, во плоти.

-- Что тебе нужно – здесь? – женщина говорила медленно, всеми силами стараясь не выдать проступающую все же в голосе дрожь, – это обитель Единого Бога, и ты не смеешь… – она подошла к столу, решив, что позавтракать все же не помешает. Арес оказался быстрее на секунду, на долю секунды. Одним казалось бы небрежным, но на самом деле неумолимо точным движением он пододвинул к себе стул и уселся на него по обыкновению боком, закинув ногу на подлокотник. Так что жрица осталась стоять перед ним, словно провинившаяся школьница, потому что второго стула не было.

-- О! Во имя … ммм… меня! Ливия, ты хотя бы слышишь себя со стороны?! Знал бы я, что ваш благочестивый фокусник может научить ТАКОМУ лицемерию, наверное, не торопился бы его убивать.

-- Меня зовут, Ева, -- едва не по буквам произнесла она, чувствуя, что голос вот-вот предательски сорвется.

-- Ева, Ливия – какая разница? – Арес подхватил с блюда краснобокое яблоко и несколько раз перекинул его из ладони в ладонь перед тем, как с аппетитом надкусить, – прибереги свои сказочки для наивных простачков. Как Чемпиону Рима до абсолютной власти тебе не хватило такой малости, как брак с Октавианом. И тут – о чудо! – подворачивается возможность встать во главе новомодного культа, да ещё и при мощной поддержке твоей драгоценной мамочки, со всеми вытекающими отсюда… И вот он Рим – весь к твоим ногам. В конце концов, кто я такой, чтобы тебя осуждать?

На этот раз взгляд Ареса был полон такого непритворного понимания и сочувствия, такой кротости и всепрощения, что жрица начала закипать от ярости. Ей столько хотелось сказать ему. Ему, этому самовлюбленному, эгоистичному…

-- Кому, Ева? – теперь Арес был серьёзен, даже строг. Она видела, как скривились его губы выплевывая её имя, словно сам звук его был неприятен на вкус, – окончи фразу. Самовлюбленному богу, который отдал за твою жизнь свое бессмертие? Богу, который вырастил тебя и существование которого ты теперь отказываешься признавать? А?

Арес с по истине театральным чутьем выдержал паузу (достаточно долгую, чтобы жрица успела почувствовать себя виноватой, но не затянутую, чтобы она не успела сказать что-то в ответ) и собирался было благодушно махнуть рукой, но словно бы с удивлением обнаружил в ней забытое яблоко. Со смачным хрустом он откусил снова едва ли не половину. Священница заметила крохотные капельки сока, оставшиеся на бороде и усах мужчины, и подумала, что у неё не получается представить на его месте Михаила. Ну в самом деле, не может же Архангел не рассуждать о судьбах мира, а просто наслаждаться вкусом спелого сочного фрукта ранним солнечным утром, развалившись в такой вот вальяжной позе. Нет это было бы слишком… по-человечески?

На какую-то долю секунды ей стало стыдно. Только вот она не успела понять за кого. Прохладный ветерок долетел из открытого окна, коснулся её щеки, словно отрезвляя, прогоняя недостойные мысли.

– Расслабься, я же сказал, что не злюсь. Я даже, пожалуй, понимаю, почему ты рушишь храмы. Я, пожалуй, даже прощу тебе разрушение своего собственного святилища. А оно, прошу заметить, было одним из моих любимых. Но вот чего, дорогая Ева, я понять не могу, так это чем тебе насолила Афродита? Каким таким извращенным способом она могла перейти дорогу твоему богу? Или он настолько крут, что решил натравить тебя на тех, кто не может дать сдачи? Кого-то мне это напоминает. А тебе? – глаза Ареса из насмешливых снова сделались колючими и холодными, и жрица вдруг осознала, что если бы не божественная благодать, теплыми крыльями укрывающая её от опасностей смертного мира, то взгляд этот вполне мог бы пронзить её насквозь.

– В этом городе нет места другим богам, кроме бога Иллая, – призвав на помощь все свое самообладание ответила она, – ваше время прошло, смирись наконец и прими свою судьбу достойно.

Арес поднялся, усмехнулся как-то совсем не весело, и отчего-то показался не разозленным, не угрожающим, а каким-то бесконечно усталым. И Первосвященнице Великой Империи, Еве Посланнице Единого Бога, Голосу Рима впервые за довольно долгое время стало невыносимо тоскливо от того, что слова её могут сбыться.

– Жди гостей, Ева, – сказал Арес перед тем, как исчезнуть, – надеюсь, хотя бы тетя Габриель порадуется тому, какая ты стала.

Апельсины

Мы будем есть в твоей постели апельсины
и пачкать соком твои белые подушки.
Я буду снова так бессовестно красива,
что ты забудешь, милый, всех своих подружек.

Там, за окном сосульки падают с карнизов,
а мы с тобою завернемся в одеяло
и будем пялится до ночи в телевизор,
увлекшись буднями героев сериала.

Или разгадывать нелепые сканворды,
их запивая крепким сладким чаем.
И день к полуночи ликующим аккордом,
мы, словно вишенкой на торте, увенчаем.

Там, за окном сосульки падают с карнизов
на головы ни в чем не винных граждан.
Мы будем есть в твоей постели апельсины
и никому с тобой об этом не расскажем...

Тайхэлле,