Quote (Самый_Злобный_Шиппер)

Завоеватель-то снился?)))

Чего-то такое снилось…завоевательское , но как и все хорошие сны, я быстро его забыла, остались лишь приятные ощущения...

Все зависит от того, что исполнитель:)

«По чужим тропам»

На далеких вершинах гор, устремляющих свои лики к равнодушному и безжалостному небу, лежал снег. А под ним, в нескольких сантиметрах, скрытый от людского взгляда, таился опасный лед, готовый столкнуть зазевавшегося путника в бездонную пропасть, раскрывшую свою пасть. Именно поэтому одинокий мужчина, шагающий по едва заметной тропинке, проложенной к старому монастырю, вырубленному в толще скал, старался идти как можно аккуратнее.
Путник был невысокого роста, очертания фигуры под мешковатой рясой монаха угадывались плохо, а из-под наброшенного до самых глаз капюшона чуть выбивались спутанные и запорошенные мелким снегом золотистые волосы. Несмотря на то, что идти было трудно и приходилось выверять каждый шаг, мужчина двигался так, что было понятно: он пользуется этим путем не в первый раз.
Позади раздался неясный шум, и путник резко обернулся, словно бы испугавшись чего-то. На мгновение выглянувшее из-за седых, низко нависших туч, солнце отразилось золотыми искрами в зеленых уставших глазах мужчины и тут же спряталось вновь, заметив жуткую нечеловеческую усталость, проступившую на лице путника.
Усталость, смешанную с ожиданием.
Из завихрившегося рядом с пропастью снежного столба шагнул вперед высокий плечистый мужчина. Светлые волосы были убраны под повязку, не позволяющую им падать на глаза, за спиной виднелась рукоять меча, закрепленного на перевязи.
- Здравствуй, - глухой голос нарушил возникшую было неловкую тишину, и оба путника склонили головы, приветствуя друг друга. Мгновение спустя тот мужчина, что был в рясе монаха, откинул назад капюшон, открывая взгляду изборожденное морщинами загорелое лицо. В левом ухе у него, поблескивая, болталась круглая сережка, с которой почти сошла позолота. Сухие губы обрамляли светлые усы и борода, припорошенные инеем. И только глаза, которыми так заинтересовалось солнце, вдруг сверкнули таким молодым задором, что грешно было бы думать, что мужчина пребывает в почтенном возрасте.
- Геракл, - голос монаха был спокоен и чуть ли не мечтателен, словно бы ему было все равно, кто стоит перед ним: жестокий бог войны, призрак, появившийся из ниоткуда или старый друг, волею Судеб разлученный с ним властью.
Геракл невесомо улыбнулся, услышав свое имя, и легко опустился на землю, подвернув под себя ноги. Холод и снег ему, конечно же, были не страшны. Монах, поколебавшись, последовал за ним, чуть более осторожно, подложив сперва подол своей рясы.
- Иолай, - имя монаха слетело с губ бога войны едва различимым звучанием, и северный ветер подхватил его, принимаясь играть, как с птичьим перышком.
Мужчина с усталыми глазами улыбнулся в ответ.
Золотой Охотник… Верный спутник богоравного Геракла, друг, всегда готовый прийти на помощь… Друг, которого не нужно звать… Друг, удалившийся в горы, чтобы постичь загадочное искусство восточных монахов…
Друг, которого предали.
- Тебя не было столько лет, - голос Иолая по-прежнему был сух и спокоен. – Что заставило тебя вдруг разыскать меня?
Улыбка все еще теплилась на губах бога, но радости в ней уже не осталось. Лишь вынужденный изгиб, заставляющий играть свою роль.
- Я всегда был рядом, - Геракл едва заметно пожал плечами, отводя взгляд куда-то в сторону. Взгляд безликий и пустой, как пространство под ними, наполненное лишь равнодушным холодным ветром, могущим равно столкнуть вниз и подхватить, унеся на своих прозрачных крыльях, сотканных их горного хрусталя снегов.
Иолай зачерпнул ладонью горсть снежной пыли и растер ею щеки, будто ему внезапно стало жарко. И только тогда, когда кожа на лице его приобрела красный оттенок, он отнял руки, смотря на неподвижного бога.
- Я слышал, твои дела с Завоевателем идут все лучше, - на миг показалось, что в голосе его все же промелькнули иные нотки: что-то, похожее на раздражение. Но прежняя улыбка быстро вернулась на губы, затмевая собой все возможное недовольство.
Геракл негромко вздохнул, по-прежнему пряча глаза. Это было столь непривычно для бога войны, давно уже забывшего и думать о том, чтобы чего-то смущаться. Чтобы бояться прочесть в глазах сидящего напротив человека осуждение.
- Я здесь не для того, чтобы говорить о ней.
Иолай вскинул брови, явно пытаясь выразить насмешливую иронию, но это у него получилось плохо. Мужчина поспешно отвернулся, часто моргая.
- Столько времени прошло, - в голос закралась хрипотца. – Наши дороги давно уже разошлись, Геракл. Возврата не будет, ты прекрасно знаешь.
Ответом ему послужило молчание, тягучее, как застывший на морозе мед, внесенный в теплую комнату. Молчание, наполненное воспоминаниями. Общими воспоминаниями…
… Два мальчугана-погодка борются в пыли, смеясь и не прикладывая много сил. Это игра, всего лишь игра, а не бой на смерть, в котором им еще доведется участвовать не раз…
… Двое юношей – один высокий и нескладный, другой маленький и крепко сложенный – идут по сельской улице, кидая друг другу яблоко, сворованное ими у зазевавшейся торговки, и откусывают от него по очереди, оставляя отметины ровных зубов…
… Двое сильных мужчин, покрытых потом и кровью, в тяжелых доспехах, бьются спина к спине против полусотни солдат противника…
… Дорога. На разных сторонах ее – те самые мужчины, разделенные почти непреодолимой преградой из смертей и жаждой власти, внезапно проснувшегося у одного из них. Дружба забыта, на кону совсем другие ценности и привязанности. Один – бог, обагривший свои руки в крови невинных, проложивший себе дорогу наверх, к Олимпу, по трупам тех, кто был ему дорог. И другой – всего лишь человек, не растерявший еще остатки совести и света.
Говорят, дружба – на века. Нет таких сил, чтобы разорвать то, что создано не Судьбами и не богами. Ту нить, сотканную силой большей, чем страсть и любовь…
…И тают где-то в далеком тумане очертания мужских рук, сплетенных в крепком пожатии…
… Новый бог поет песни кроваво-красной заре, а невысокий монах в наброшенном на голову капюшоне медленно идет по склону горы, нехотя вслушиваясь в напевные мотивы…
- Я не прошу возврата, - Геракл вновь разорвал воцарившуюся было тишину, и Иолай глазами, полными далекой и смутной боли взглянул на него.
- Я всегда был тебе другом, - горько проговорил он. – А ты променял наши клятвы на восторженные вопли жрецов и марево туманов над полями битв… Тебе это стало дороже.
Бог резко распрямил плечи, и по лицу его пробежала непонятная гримаса.
- Да! – почти выкрикнул он, и испугавшее эхо пошло гулять среди скал. – Я хотел спокойствия для своих близких! Для тебя, Иолай! Чтобы ты был под защитой, чтобы твоя семья… - Геракл захлебнулся собственным криком и отшатнулся назад, прочтя в побелевших от внезапной боли глазах старого друга ненависть, смешавшуюся с отчаянием.
- Моя семья погибла в одной из тех войн, которые ты устраивал, чтобы закрепить свое могущество, - голос никак не отражал того, что творилось на душе Иолая. – Ты помнишь их, мой верный друг? Ания, моя возлюбленная жена… Ификл, мой маленький сын… Моя мать, Геракл… Твои солдаты не пощадили никого, - одинокая слеза скатилась по морщинистой щеке монаха, растворяясь во всех тех слезах, что он пролил за эти годы. – Ты помнишь, брат мой? Помнишь?
Последнее слово угасло среди все еще беснующегося эха, и бессмертный растерянно моргнул, чувствуя, как по щеке его катится что-то влажное.
Зачем он пришел сюда? Почему вот уже несколько дней он не ведает покоя? Ему не доставляют удовольствия ни кровавые бойни, ни самые роскошные женщины этого и других миров, ни эль, настоянный на амброзии…
Ему хочется тепла. Того тепла, которое не даст не жаркое пламя костра, ни жадные руки продажной девки, ни молчаливые объятия Завоевателя. Последняя не поймет его, а если и поймет, то лишь порадуется, что ее жестокий и властный покровитель наконец-то мучим душевными муками.
Геракл давно знал, как Зена относится к нему. Как к необходимому и ненавистному предмету, без которого кончится сила, но с которым невозможно существовать дальше. Это злило Геракла, вынуждало его издеваться над Зеной, показывая свое превосходство, но даже в самые жестокие моменты их встреч Завоеватель не показывала своей боли. Боли физической, а до той, глубоко запрятанной боли сердца, Гераклу никак не удавалось дотянуться. До неизбывной тоски, плещущейся где-то в глубине синих глаз императрицы. Он ломал ее, она ломала других… Их удел: ни радости, ни любви, ни сожаления…
Бог видел, как блестят глаза Ареса при упоминании властительницы мира: его сводный брат не был лишен тех чувств, без которых Геракл не так давно еще ощущал себя вполне сносно. Светловолосый бог войны понимал, что если они с Аресом сойдутся в схватке за одну женщину, ему не выстоять. Потому что женщиной этой будет та, кого Арес полюбит.
Говорят, боги не умеют плакать. Но почему же тогда Геракл стирает со щек влагу?
Говорят, боги не умеют любить. Но почему же тогда Арес до сих пор не убил Зену, хотя так стремился сделать это?
Говорят, у богов нет воспоминаний о прошлом. Но почему же тогда двое мужчин по-прежнему смотрят друг на друга, сидя на снегу, и что-то теплится между ними? Что-то неуловимое, что-то, что еще не сумели уничтожить боль и время, взявшиеся за руки при исполнении своего коварного плана.
Говорят, сердце может простить многое.
Говорят…

Quote (winter)

если они с Аресом сойдутся в схватке за одну женщину, ему не выстоять. Потому что женщиной этой будет та, кого Арес полюбит.

АААААА! А долго еще ждать вот этого? Оооочень долго?